В ушах звон, и хотя ублюдок что-то орет, я ни черта не слышу.
Он поднимает голову — что-то вдали привлекло его внимание. Но ненадолго. В следующее мгновение он снова смотрит на меня, и по его лицу расползается мерзкая усмешка.
Первым звуком, пробивающимся сквозь звон в ушах, становятся сирены. А затем его голос:
— Рен принадлежит нам.
Мой взгляд цепляется за блеск ножа в его руке — того самого, которым он раньше разрезал скотч. Почти как в замедленной съемке он вонзает его мне в живот.
Но боль приходит не сразу.
— Ты что творишь? — кричит кто-то. — Нам надо валить отсюда…
Керриган выдергивает нож из моего живота — и вот тогда боль пронзает меня. Он встает и убегает вместе с тем другим.
Я прижимаю ладонь к ране, шипя от боли, и перекатываюсь на четвереньки. Ползу к Рен — она лежит на боку, где упала.
Над домом вспыхивают синие и красные огни полицейских машин, за ними следуют пожарная машина и карета скорой помощи.
— Очнись, детка.
Мои руки дрожат слишком сильно. Я падаю на бок рядом с ней, притягивая её безвольное тело к себе.
Если она мертва... я не знаю, что сделаю.
Глаза наполняются слезами.
— Очнись, Рен.
Я не могу справиться с болью. Головной. От раны в животе. Я цепляюсь за её футболку... но не могу удержаться в сознании.
41,РЕН
Всё болит.
Особенно голова, когда я слишком сильно пытаюсь сосредоточиться на назойливом писке на заднем фоне.
Я думаю о Стоуне.
Бип.
Я думаю об отце.
Бип.
Я думаю о Керригане и его отвратительных вдохах у моего затылка.
Бип.
Я думаю о формулах, которые рассчитала, и о том, что случилось после.
Я открываю глаза и быстро моргаю, пытаясь привыкнуть к ослепительной белизне больничной палаты. Глубокие вдохи не успокаивают лёгкие — они словно в агонии от беспокойства.
Всё будет хорошо.
— О! Ты очнулась. — Миловидная медсестра в синей униформе стремительно входит в палату.
Я щурюсь, пытаясь пытаясь понять, как я здесь оказалась.
Мой взгляд цепляется за капельницу у кровати, и я прослеживаю прозрачную трубку до сгиба в локте.
— Где... — Мой голос больше похож на скрип. — Где Стоун?
Боль царапает горло, и звук будто чужой.
Медсестра морщится, хотя её руки заняты заменой пакета с жидкостью, вливающейся мне в вену.
— Прости, милая. Я не могу сообщать информацию о пациентах, которые не являются членами твоей семьи.
Это абсурд.
Я хочу накричать на неё, умолять, объяснить, почему я заслуживаю знать, где Стоун и в порядке ли он. Но я слишком боюсь, что если заговорю громче, то почувствую вкус крови во рту.
— Он в порядке? — шепчу, отказываясь сдаваться.
Раздается стук в дверь, и я поднимаюсь, морщась от боли, пронизывающей череп.
— Можно нам минутку? — В палату входит мужчина с блестящим жетоном на груди и пистолетом на поясе.
Медсестра кивает, перед уходом проверяя капельницу. Её шёпот едва слышен, но я разбираю слова:
— Он в операционной.
Операционной?
Звук монитора учащается, и офицер тут же переводит взгляд на экран с моими показателями.
— Эй, все в порядке, — он пытается успокоить меня, опускаясь на единственный стул. — У тебя нет проблем.
Медсестра мягко похлопывает меня по ноге и спешит прочь. Офицер прочищает горло и без лишних предисловий переходит к делу — расспрашивает о последних часах.
Но я даже благодарна за это.
Чем быстрее он уйдёт, тем скорее я найду Стоуна.
— Рен Дэвис, — произносит он.
Я медленно киваю, зная, что любое резкое движение отзовётся адской болью в голове.
— Дочь Джесси Дэвиса.
Ненавижу, как это звучит.
— Думаю, мы уже восстановили общую картину произошедшего, но если я в чем-то ошибусь, поправь меня. Хорошо?
Я слабо киваю.
Он хмурится, проводя рукой по щетине на лице.
— Прежде чем Вы начнете, — хриплю я, — скажите... он мертв?
Его губы сжимаются — будто он не хочет отвечать. Я стискиваю зубы. Офицер не понимает главного: я хочу, чтобы Джесси Дэвис был мертв, даже если он мой отец.
Пока он жив и на свободе, я никогда не почувствую себя в безопасности.
— Твой отец мертв. Да.
Я выдыхаю, и мой пульс замедляется — мужчина замечает это.
— И ты освобождена от ответственности, поскольку это была самооборона. — Он делает паузу. — Это ведь была самооборона, верно? Не могу поверить, что ты добровольно пошла трейлер с теми мужчинами.
По моей щеке скатывается непрошеная слеза.
Всё будет хорошо.
— Он не оставил мне выбора.
У него был Стоун.
Я молчу до конца нашего разговора. Моё сознание где-то далеко. Я не прыгаю от радости, когда он сообщает, что дружки-наркоманы отца пойманы и арестованы, и не упоминаю о том, что Керриган — практически педофил, что мне известно не понаслышке.
Я просто хочу, чтобы он ушел.
Как только он выходит из палаты, успев напоследок сказать, что мой поступок в целях самообороны войдёт в историю, я сползаю с кровати.
Перед глазами пляшут черные точки, но я срываю с пальца датчик кардиомонитора и цепляюсь за блестящую стойку капельницы, волоча ее за собой как тень.
Стоун.
Эта мысль заглушает всё.
Тело ноет.
Пульс бешено стучит от страха.
Что за операция?
Он жив, но насколько серьезно его состояние?
Я делаю глубокий вдох, превозмогая боль в сжатых легких, и заглядываю за угол, чтобы убедиться, что полицейский скрылся из виду.
Коридор пуст, поэтому я двигаюсь дальше, семеня маленькими шажками, чтобы не упасть и не выдать себя.
Чувствую, как подкатывает кашель — и заранее морщусь, зная, что будет больно. В горле привкус дыма — вероятно, я наглоталась его во время взрыва.
Джесси Дэвис — дурак, что доверился мне, а еще большим дураком он стал, недооценив мои знания о химических веществах и их реакциях.
Кашель вырывается снова, и на этот раз мне приходится опереться о стену, чтобы не упасть.
Чёрт, наверное, у меня серьёзные повреждения.
Я даже не подумала проверить свои травмы, прежде чем выбраться из кровати на поиски Стоуна — он бы точно взбесился из-за этого.
Но я все равно иду вперед.
Череп пульсирует с каждым шагом, а горло будто ободрано изнутри — еще сильнее, чем когда я только очнулась.