— Где же ты? — Я игнорирую слезу, скатившуюся по щеке.
Проклятье, где он?
Я не знаю, как выживу, если он не выкарабкается. Эта мысль невыносима, а страх грозит разорвать меня изнутри.
Я снова опираюсь о стену.
Вдалеке раздается приглушенный голос — и я резко разворачиваюсь в его сторону, волоча за собой капельницу на полной возможной скорости.
— Что значит, она проснулась, а теперь вы не можете её найти?
Медсестра стоит перед Эваном — его лицо красное, глаза блестят. Волосы торчат в разные стороны, и я знаю, что это потому, что он дергал их от досады.
— Эвандер… — хриплю я.
Он не слышит, но Арчер бросается ко мне.
— Какого черта ты делаешь?
— Где он? — всхлипываю я, вцепившись в его рубашку. Я на мгновение оглядываюсь вокруг.
Они все здесь. Все мои соседи по дому.
И похоже, они примчались сюда прямо после игры, все в своих парадных костюмах.
— Стоун, — требую я, привлекая к себе всеобщее внимание.
Эван забирает меня из рук Арчера, а медсестра торопливо подталкивает нас к стулу.
— Ты не должна была спускаться в хирургическое отделение! — Она в панике проверяет мой пульс и реакцию зрачков.
— С ним все в порядке? — Мой подбородок дрожит.
Эван смотрит на меня, потом закрывает глаза.
Через мгновение моя голова оказывается у него на груди, и он мягко целует меня в висок.
— Не знаю, сестренка. Я не знаю.
Из горла вырывается душераздирающий крик, и я закрываю глаза, чтобы не видеть боли на лицах всех, кто смотрит на меня.
Я не сдерживаюсь и выкрикиваю его имя снова и снова, даже если оно звучит, как прерывистый шепот.
Возможно, Стоун не слышит меня, но я знаю — он меня почувствует.
42.СТОУН
— Приехали. — Я паркую машину у обочины и бросаю взгляд на Рен.
Она бледная, с темными кругами под глазами, и я боюсь, что в этом отношении мы с ней похожи. Ни один из нас давно не видел солнечного света и не высыпался как следует. Но она медленно кивает и вылезает из машины, прижимая руку к ребрам.
Я догоняю ее на тротуаре, и мы вместе идём по дорожке к небольшому дому. Хозяева явно следят за участком: под окнами аккуратные клумбы, а на крыльце качаются два кресла-качалки.
Когда я достаю ключ и открываю дверь, Рен хмурится. Она идёт за мной, не задавая вопросов, пока мы не оказываемся в пустой гостиной. Или, точнее, в том, что по моим представлениям, станет гостиной.
— Я не совсем понимаю…
Я беру ее за руку.
— Очнуться в больнице и увидеть тебя рядом… — я сглатываю. Воспоминания все еще живы, так как последнее, что я помню до того, как отключился, — это как держу Рен без сознания на руках. А потом, в палате, она уже была рядом, ждала меня. — Это много для меня значило, Рен.
Она сжимает мои пальцы.
— В любом случае, парням давно пора перестать подслушивать наш громкий секс, как думаешь?
Это должно было ее рассмешить. Она лишь слабо улыбается, но я довольствуюсь и этим. Я машу рукой, указывая на пространство.
— Он наш, — говорю я.
Молчание. Кажется, она переваривает сказанное. Просто моргает, не отводя от меня взгляда. Затем:
— Подожди...
Прошла неделя с момента моей выписки из больницы. Рен отпустили на следующий день после того, как нас привезли, а меня продержали несколько дней для наблюдения. Оказалось, нож задел кишечник, так что потребовалась операция. Врачи использовали кучу медицинских терминов, которые я не совсем понял, но если коротко — я полностью восстановлюсь.
Если не считать синяков на животе, шрама от операции и сотрясения мозга от удара по затылку — ну и знатной шишки — со мной всё в порядке. Головные боли постепенно проходят, и тренер сказал, что после праздников меня допустят к игре.
С тех пор, как мы узнали, что отец Рен мёртв... Не знаю. Наверное, я боролся с собственным чувством вины и пытался защитить Рен от ее же мыслей. В конце концов, это наши действия привели к его смерти.
— Прекрати, — шепчет Рен, касаясь моего лица. — Вернись ко мне.
Я моргаю.
— У тебя снова был этот потерянный взгляд.
Я поворачиваю голову и целую её ладонь.
— Просто хочу, чтобы всё было хорошо.
— Всё и так хорошо. Даже лучше, чем...
Я отмахиваюсь.
— Иди, осмотрись.
Она качает головой и отступает назад, долго смотрит на меня, а потом уходит осматривать дом.
Я медленно выдыхаю. На следующей неделе будут промежуточные экзамены, а затем долгие выходные в честь Дня благодарения. После них останется всего пара недель до зимних каникул. Не знаю, как она, но я готов на пару недель выбраться из Шэдоу Вэлли.
— Как мы будем это оплачивать? — наконец спрашивает Рен, возвращаясь ко мне. — То есть... не пойми меня неправильно, мне нравится. Но разве он не слишком большой для нас?
Я пожимаю плечами.
— Нам нужно место, чтобы Эван мог приходить на ужин. И если его родители захотят приехать, им будет где остановиться. Лучше здесь, чем в хоккейном доме. К тому же, я хочу место только для нас. Для тебя.
Она быстро моргает.
— О.
В горле образуется ком.
— Детка, — шепчу я. — У тебя никогда не было своего дома. Был дом отца, потом — семьи Митчеллов. Даже хоккейный дом, при всей моей любви к ребятам, не был по-настоящему нашим. А этот дом — весь твой. И я хочу, чтобы ты почувствовала это.
С небольшой подсказкой от Эвана. Но он был прав.
И когда я вижу, как она снова осматривается — на этот раз более внимательно, — сердце начинает стучать чаще.
— Наше место, — повторяет она.
— Именно.
И вот теперь я вижу настоящую улыбку. Темнота, что всё это время висела над ней, словно рассеивается. Она бросается мне на шею, я машинально ловлю её и кружу в воздухе, не сдерживая смех.
— Спасибо, — шепчет она мне на ухо. — Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю. — Я несу её через гостиную на кухню и сажаю на край стола. Пальцы скользят вдоль её талии к поясу леггинсов. — Позволь мне показать, как сильно…
ЭПИЛОГ
РЕН
Я сижу на трибуне и жду его сообщения, как всегда.
Прошло уже более чем достаточно времени — пять лет, если быть точной — а у меня до сих пор сжимается желудок, когда дело доходит его сообщений в духе: «Одну шайбу забью для тебя, детка».