– СПИД давно смылся, в воде-то.
Я сел на парапет, опустил ноги в воду и мягко сполз. Воды мне было примерно по то самое место, где грудь переходит в брюшко. Ухов некоторое время пометался по берегу, явно пытаясь примирить в себе русского шестидесятника и европейски известного критика. В конце концов шестидесятник победил. Он лёг на живот и выхватил из воды нас обоих – сперва мой трофей, потом меня.
Машина была в идеальном порядке, с ручным тормозом, переключателем скоростей и даже со звонком – только одна педаль погнулась при падении да приспустило переднее колесо, но это вещь поправимая.
– Нет, он точно не ездит, – грустно сказал Ухов, обнаружив, что машину заклинивает на втором повороте педали. – Его потому и выкинули. Вор украл велосипед, понял, что он на замке, и концы в воду.
– На что спорим, что я сейчас на нём поеду?
– На десять франков, – гордо сказал Ухов.
Мы около получаса колдовали над машиной, привлекая внимание фланировавших по набережной швейцарок, – но это было совсем не то внимание, на которое я рассчитывал. Люцернки косились на нас и нашу мокрую машину со смутным испугом. Наконец мы что-то нажали, тормоз расклинило, я взгромоздился на добычу и, вихляясь, проделал на ней метров двести, после чего вернулся к удивлённому Ухову.
– Ездит! – воскликнул он, словно впервые видя велосипед. – И что ты будешь с ним делать? Я бы на твоём месте заявил в полицию, потому что он зарегистрирован.
– Какая, в жопу, полиция?! – взвился я. – Я спас его, рискуя жизнью! (Единственная жизнь, которой я рисковал, – это некстати проплывавший мимо малёк, да ещё Ухов рисковал намокнуть, вытаскивая меня из озера, но я долго работаю в московской прессе и потому привык к гиперболам.)
– Да вон у него номер на заднем крыле!
– Господи, будь у него даже каждая спица пронумерована! Кто нам что скажет? Он лежал в воде, мы шли и вынули!
Мы с удовольствием купили пива на мои выигранные десять франков и поспешили к гостинице – порадовать нашу группу, вернувшуюся из транспортного музея. Восторгу публики не было предела. На какой-то момент мы стали героями дня. На всякий случай, однако, Ухов подвёл меня к портье и заставил рассказать о находке.
– Лучше сразу отдайте его в полицию, ребята, – дружелюбно сказал портье. – Вам маячит вознаграждение. Если он зарегистрирован, вам точно дадут денег.
– Не в деньгах счастье, – ответил я. – Прекрасная машина. Поезжу и отдам! Где, кстати, полиция?
Ближайший участок оказался на другом берегу озера, и, если туда я ещё доехал бы на велосипеде, возвращаться обратно было так стрёмно, что я окончательно передумал реституировать трофей. Портье посмотрел на меня неодобрительно, но я его заверил, что когда-нибудь потом обязательно отдам машину. А пока – нет ли у него насоса?
– Велосипедного – нет.
– Но можно приспособить автомобильный…
Этого он не понял, как я ни объяснял. В этой стране неукоснительно следуют инструкциям. Накачивать велосипед автомобильным насосом здесь не стали бы и под дулом пистолета. Мысль о том, что в крайнем случае можно снять со шланга автомобильную насадку и натянуть резиновую кишку на велосипедный ниппель, показалась бы швейцарцу не менее кощунственной, чем зоофилия.
– Ладно, – сказал Ухов, в котором европеец окончательно отступил на второй план. – Поездишь на таком.
Я сделал несколько кругов по автостоянке возле отеля, с гордым видом прокатился по набережной, на глазах одной прелестной швейцарки круто развернулся, причём велосипед чуть не вернулся в родную стихию, – и еле поспел к ужину. За столом только и было разговору, что о нашем приобретении. Большая часть группы завистливо предрекала нам с велосипедом скорый арест за недонесение и невозвращенчество. Другие, напротив, требовали ни в коем случае не отдавать машину и до возвращения в Москву оставить её в собственности группы, а там посмотрим.
– Классная вещь, – твёрдо сказал Андрей Колесников из «Столицы». – Будет наша.
Велосипед оказался более чем своевременным приобретением, поскольку после второго дня в Швейцарии я почувствовал, что начинаю зажиревать. Здесь надо сделать небольшое лирическое отступление о том, как в Швейцарии кормят. Здесь едят как в последний раз, и это более чем понятно, если учесть страшное окружение этой сугубо нейтральной страны. Поневоле будешь держать в боеготовности всю свою армию и запасаться едой. Близ знаменитого Шильонского замка экскурсовод нам даже показал дверь в скале – там, в выдолбленной нише, с тридцатых годов размещаются оружие и консервы. Консервы нас умилили особенно. Мы представили себе, в какой действующий вулкан превратилась бы эта гора, набитая советской тушёнкой тех же времён: сначала бы её пучило, пучило, а потом вырвало мясом. Но факт остаётся фактом: запасаться едой и потреблять эти запасы швейцарцы умеют. За деньги, на которые в Москве в среднем ресторане едва попьёшь чаю, в любом швейцарском кафе можно наесться на сутки впрок. Порции чудовищны. В каждое блюдо, мнится, вкладывают не только душу, но и всё, что есть в доме. Больше всего моё воображение потряс крестьянский суп, которым нас кормили близ Фрибура: сыр, ветчина, вермишель, картошка, шпинат – всё это сварено вместе, имеет сливочно-белый цвет, потрясающую жирность и подаётся в большой деревянной миске, которую на Руси называют ендова. Такая ендова однова свободно заменяет обед из трёх блюд. Прибавьте к этому фондю, без которого не садятся за стол (сыр, расплавленный с вином, для окунания кусочков хлеба), раклет (тот же расплавленный сыр, но на картошке) – и рыбу, настоящую, речную, как требует зажравшаяся шлюха в известной рекламе «Трёх пескарей». Устоять, как говорится в другой рекламе, невозможно. На третий день я едва таскал ноги. Велосипед вернул меня к жизни.