Они словно спускались в сердце мира: залы раскрывались, как клапаны предсердий, и снова запирались за спиной, стоило пройти. Даже после полуночи внутренние части дворца пульсировали от беготни; мягкий топот тапочек, шорох костюма какого-нибудь патриция за углом. Далекие приглушенные голоса. Спит ли вообще император, спросила себя Махит. Может, спит урывками. Встает каждые три часа для очередного часа работы, читает очередные ночные рапорты со всех просторов Тейкскалаана.
Хранитель Императорской Чернильницы встретил всех троих в промежуточном зале, где стены сменялись с голого мрамора на старинную золотую драпировку. Он был низким – низким, как Три Саргасс, едва доходившая Махит до плеча, – с узким лицом и модной низкой челкой. При виде друг друга они с Девятнадцать Тесло подняли брови, словно партнеры, садящиеся за противоположными сторонами знакомой игры.
– Так, значит, ты правда держишь ее у себя, – сказал он.
– Двадцать Девять Мост, проследи, чтобы после того как его лучезарность с ней закончит, ее вернули в целости, – сказала Девятнадцать Тесло и жестом пригласила Махит дальше – раньше, чем та успела сформулировать вежливый протест на тот счет, что пришла по собственному желанию и с собственной посредницей.
– Честь встретить вас лично, Двадцать Девять Мост, подобна находке свежего ключа в горах, – с идеальной метрикой произнесла Три Саргасс явную отсылку, если не прямую цитату.
Двадцать Девять Мост рассмеялся, словно ему вручили подарок.
– Присядьте со мной, асекрета, пока ваша посол занята. Вы обязательно должны мне рассказать, как умудрились одолеть всех моих младших секретарей всего за один день.
– Осторожней, – сказала Девятнадцать Тесло, – она та еще штучка.
– Ты в самом деле предупреждаешь? – спросил Двадцать Девять Мост. Его поднятые брови встретились с челкой. – Что же, во имя звездного света, это дитя сумело сделать с тобой?
– Еще узнаешь, – ответила Девятнадцать Тесло довольная, как кошка. Затем обернулась к Махит, постучала пальцем по ее запястью над бинтами.
– Необязательно делать все, что он попросит, – сказала она и развернулась на каблуке к выходу раньше, чем Махит определилась, относится «он» к Хранителю Императорской Печати или самому Шесть Пути.
– Я благодарна вам за помощь в организации этой встречи, – сказала Махит Двадцать Девять Мосту, пытаясь хоть как-то взять происходящее под контроль. – И, надеюсь, мы не отвлекаем вас от отдыха.
Он растопырил пальцы у боков в тейкскалаанском жесте, который Махит поняла как беззаботность.
– Не в первый раз. Не для лселского посла и уж точно не для меня. Вперед, посол Дзмаре. Он выделил для вас целых полчаса.
Ну, конечно, Искандр побывал здесь раньше нее. Сулил вечную жизнь и непрерывность памяти. Махит поймала себя – возможно, впервые за всю жизнь – на том, как жалеет, что не знала Искандра получше. Что не до конца понимала, как он делал свой выбор. Но получателей имаго выбирают за психологическую совместимость с предшественником, и в начале партнерства – вот было бы у них побольше времени! – они с Искандром так быстро нашли общий язык. Так что она понимала.
Но Махит была одна, и виноват в этом Искандр. Виноваты оба Искандра: мертвец и пропавший имаго. Виноваты, пусть даже на Лселе был саботаж. Махит поклонилась от груди, оставила Три Саргасс развлекать (или пережить допрос) Двадцать Девять Моста и преодолела последнюю дверь между ней и императором Шесть Путем.
Только моргнув из-за изменившегося освещения – из-за позднего часа предыдущий зал затемнили, но приемная императора пылала под «рассветными лампами» полного спектра, – она вспомнила бурную реакцию своей лимбической системы из-за имаго на поэтическом банкете. Ее пронизала нервозность, словно она выходила перед экзаменаторами или к тайному возлюбленному, – и вот еще одна причина жалеть, что она не знала Искандра, что в ней не отдаются на постоянной основе остаточные образы его нейрохимической памяти.
Император сидел на диване, как самый обычный человек. Как старик, которому не спится ранним утром, – плечи еще более сгорбленные, чем на банкете, лицо осунувшееся и резкое. Кожа сероватая и прозрачная. Махит спросила себя, насколько же он болен – и чем: страдал ли от волны мелких недугов, обозначавших возраст, или это что-то хуже, глубже, рак или отказ органов. Судя по виду, она подозревала последнее. «Рассветные лампы» наверняка не давали ему провалиться в сон – освещение полного спектра имеет такой эффект на чутких людей, – но заодно окружали его мандалой солнечного сияния, нарочито напоминавшей, на взгляд Махит, императорский трон с лучами-копьями.