Она не растоптала машинку вдребезги.
Взамен поскребла по хрупким контактам заостренными ногтями, легонько, совсем-совсем легонько, не в силах поверить тому, что делает, что она сама совершает такую измену, измену против памяти, против самой сути Культурного наследия, против тошнотворного ужаса ее собственного имаго (шесть поколений советников по культурному наследию – и все перепуганы до одурения, охмеления). Она ослабила контакты. Чтобы те отошли при малейшем стрессе.
А потом вернула аппарат на место и отправилась рекомендовать Махит Дзмаре на место следующего посла Лсела, и еще многие недели чувствовала себя… хорошо. Праведно.
Но теперь она стоит в своем складе памяти, в своем успокаивающем, мирном хранилище, и сердце ее колотится, и чувствует она вкус адреналина и свинца, послевкусие недовольства собственного имаго, который никогда бы не нанес такой вред любой имаго-линии – если только официально, на обозрении всего Совета, с полного одобрения. «Что еще я могла бы затронуть», – думает Акнель Амнардбат. Что еще она могла бы изменить.
И повлияло бы это хоть на что-то – раз все равно у врат их сектора стоят тейкскалаанские военные корабли?
Даже эта защищенная комната расколется, расплывется мусором, если судно вроде «Кровавой Жатвы Возвышения» решит, что точке Лагранжа станции Лсел лучше быть незанятой. Все ее вмешательство в память, все ее очищение от яда: все впустую. Она опоздала.
Глава 11
Сходство изводит меня: я не могу мчаться, как мчатся эбректы в своих быстринах, четвероногие и живые в охоте, но я понимаю саму натуру стаи: как она полагается на своего вожака, как в мгновение убийства становится единым организмом. Я понимаю сию натуру, поскольку это и моя натура – и тейкскалаанская; а впрочем, возможно, это универсально для всего человечества: находить обобщающую цель, подчинять свое «я» сплоченной дружине. Я уже не уверен в существовании универсальных истин. Слишком долго пробыл один; становлюсь варваром, варваром среди варваров, и вижу сны о Тейкскалаане в чужих когтях. Я не считаю свои сны сколько-нибудь неподобающими; это движитель желания, это проекция себя в будущее. Воображение возможностей.
ПРЕДМЕТЫ, ЗАПРЕЩЕННЫЕ К ВВОЗУ (СТАНЦИЯ ЛСЕЛ): фауна, не указанная в графе ЛИЧНОЕ ИМУЩЕСТВО (ПИТОМЦЫ И КОМПАНЬОНЫ), флора и грибы без сертификата нулевого уровня радиации после стерилизации электронным лучом, продукты питания без упаковки (продукты питания могут быть стерилизованы на таможне), все предметы, способные выпускать твердые снаряды в атмосфере; все предметы, способные выпускать пламя или горючие жидкости; все предметы, способные излучать летучие частицы (включая рекреационные вещества для назального употребления; «дым-машины» развлекательной индустрии; «коптильни» поваров)…
Во тьме Город выглядел чужим. Не столько притихшим, сколько заколдованным: без солнца бульвары и глубокие цветочные пруды Дворца-Земля казались шире, форма всех зданий – необыкновенно органической, словно они вот-вот выдохнут или расцветут. Немногие тейкскалаанцы, еще блуждающие по улицам, не смотрели в глаза – перемещались, словно тени, по какому-нибудь своему дворцовому делу, безмолвно. Махит следовала за Три Саргасс пригнувшись. Она чувствовала болезненную слабость, и ныло все: бедро, ладонь и голова – голова почти наверняка из-за напряжения, а не последствий неврологического припадка. Почти наверняка.
Шаги гулко отдавались от мрамора. На Лселе никогда не было всепоглощающей темноты, не считая самого космоса: всегда кто-нибудь да не спал и стоял на вахте. Общественные пространства одинаковы в любой момент твоего личного цикла сна/бодрствования. Если хочется тьмы, отправляешься к себе в комнату и отключаешь освещение.
Здесь же целая половина планеты осталась без солнца и пробудет такой еще четыре часа. Махит не имела ничего против суточного цикла, когда большую часть темного оборота находилась в четырех стенах. Но снаружи все оказалось иначе. Тяжелое непроглядное небо словно бы давило на затылок, усиливало головную боль. Темнота как будто дирижировала звуком, приглушала и искажала, хоть она и знала, что это невозможно.
Единственное, что стало заметнее в этот ночной час, чем в течение дня, – это золотая вязь недремлющего ИИ Города. Она бежала под ногами петлями и спиралями, заползала по фундаментам некоторых зданий до второго этажа, словно паразитический грибок, и переливалась в потемках. Три Саргасс шагала по ней с такой решимостью, что Махит заподозрила, что она боится.