«Сколько глаз Города за нами сейчас наблюдает?»
– Обсуди пока все с послом, Лепесток, я спать, – сказала Три Саргасс.
– Спать? – изумленно переспросила Махит.
Три Саргасс, доев мороженое, ответила тем, что сняла камзол, легла в траве на живот и положила лоб на скрещенные руки. Приглушенно сказала в землю:
– Я не спала тридцать девять часов. У меня серьезно подорвано критическое мышление, как и у тебя. Я не представляю, что делать с твоими машинами бессмертия, возможным сговором Науки и Войны, войной в целом, тем, что члены моего правительства хотят тебя убить, против чего я решительно настроена как по профессиональным, так и по личным причинам, и ты мне так и не рассказала, что тебе говорил император…
– Ты общалась с его лучезарным величеством? – ошарашенно переспросил Двенадцать Азалия в тот же момент, когда Махит переспрашивала:
– По личным причинам?
Три Саргасс прыснула.
– Я – спать, – повторила она. – Разговаривай с Лепестком или сама ложись – мы похожи на загулявших стажеров-асекрет, в саду Востока-Четыре нас никто не потревожит, а уж когда я проснусь… придумаю какой-нибудь там план, – она закрыла глаза. Махит видела, как она обмякла, – глупо было сомневаться, что она не притворяется.
– Когда вы учились, она была такой же? – спросила Махит, совершенно обессиленная.
– Ну… несколько менее устрашающая версия, да, – сказал Двенадцать Азалия. – Так ты правда побывала на аудиенции с Шесть Путем?
«Восемьдесят лет мира», – сказал на этой аудиенции император. Сказал с таким пылом, с таким неприкрытым желанием. Восемьдесят лет чиновники чувствовали себя в такой невероятной безопасности, что сон на лужайке казался им предпочтительней поиска политического убежища. Широкий купол неба был таким синим и таким бесконечным, а Махит под ним чувствовала себя такой маленькой. Ей никогда не привыкнуть к безграничности планет, даже если эта планета по большей части – город.
– Да, – сказала она. – Побывала. Но сейчас рассказать об этом не могу.
– А сколько ты уже на ногах?
– Наверное, столько же, сколько она.
А то и дольше. Махит сбилась со счета. Это звоночек. Пальцы все еще покалывало, они почти онемели. Впервые она задумалась, вдруг это останется навсегда; вдруг это неизлечимое повреждение. Вдруг впредь все, чего она коснется, будет казаться на ощупь только слабым электрическим огнем.
Можно ли привыкнуть жить с этим? Она сомневалась, что сможет. Резко ощутила, что еще чуть-чуть – и разрыдается.
Двенадцать Азалия вздохнул.
– Как мне ни больно признавать, но Травинка права. Приляг. Закрой глаза. Я… посторожу.
– Ты не обязан, – ответила Махит из-за какого-то порыва защитить хотя бы одного человека от кошмара, в который превращалось все, чего касалась ассоциация с Искандром.
– Я уже осквернил для тебя труп, а теперь заговорил, как в плохой голосерии «Девяносто Сплав». Ложись спать.
Махит легла. Она словно сдавалась. Трава была на удивление удобная, опьяняюще теплым ложился на кожу солнечный свет. Ребрами чувствовались бугорки прижавшихся имаго-аппарата Искандра и лселского сообщения.
– Что такое «Девяносто Сплав»?
– Военная пропаганда с удивительно цепляющим романтическим сюжетом, – сказал Двенадцать Азалия. – Там вечно кто-то говорит, что посторожит. Потом все обычно умирают.
– Найди другой жанр для цитат, – сказала Махит и тут обнаружила, что проваливается в бессознательность – легко, просто, темнота под веками раскрывается, словно мягкое утешение свободного падения.
Долго проспать не получилось, несмотря на всю усталость. Со временем сад наполнился тейкскалаанцами, они носились, кричали, с воодушевлением покупали мороженое и странные завтраки из свернутых блинчиков. Казалось, никого не волнуют массовые беспорядки или внутренний терроризм. Они просто молоды и счастливы, и всюду разливались солнечный свет и смеющиеся голоса на таких тейкскалаанских диалектах, каких Махит не знала и знать не хотела. (Другая жизнь. Другая жизнь, в которой она прилетела сюда одна, безо всякого имаго, и – училась, писала стихи, запоминала ритмы речи, о которых не пишут в учебниках. Другая жизнь – но иногда стенки между жизнями кажутся такими тонкими.) Скоро Махит не могла даже притворяться, что спит, так что перестала жмуриться и села. На локтях от сине-зеленой травы остались пятна. Покалывающая боль в нервах унялась, но еще оставалась на заднем плане, отвлекала, напоминала о себе за болью от раненой руки.