«Собаки лают на чужих», — с тоской подумал во сне Андрей Данилович.
Совсем близко прошел директор завода, как всегда слишком прямо держа спину и не глядя по сторонам, но конечно же все — до мелочей — подмечая; показалось, что директор сразу все понял и тонко, слегка снисходительно улыбнулся.
Совсем стало неловко за собачий лай.
— Свой же я. Ну, свой, — тихо сказал он псу.
Хотя это была истинная правда, во сне он сам усомнился в своих словах. И прозвучали они, видимо, настолько неубедительно, что пес, вздыбив на спине шерсть, так и зашелся в лае.
Проснувшись, Андрей Данилович неподвижно полежал на спине, поглядывая в потолок, и подумал:
«К чему бы такой сон?»
Сразу засмеялся и рывком сел на тахте, еще легкий, не огрузший к старости, поставил на прохладный пол босые ноги.
— Совсем ты старой бабкой, комбат, становишься, — громко сказал он. — Сны толковать начинаешь.
Смех и слова излишне гулко отдались в других комнатах, и Андрей Данилович поскучнел, подумав о том, что он один-одинешенек в своем большом доме.
Собственно, чего гадать про этот сон. Ясно, разбередило его письмо матери, лежащее в кармане старых брюк, брошенных у тахты на спинку стула. Вчера весь вечер вспоминал родное село, свою последнюю, десятилетней давности, поездку туда и этого Витьку, нет, конечно, не Витьку, а Виктора Ильича Голубева, сидевшего в пролетке, которую легко вынесла из золотистых волн высокой пшеницы красивая лошадь с густой гривой, тоже отливавшей цветом зрелой пшеницы. С той далекой осени и пошла окончательно его жизнь как бы крутиться на холостом ходу, хотя никто, наверное, и не замечал этого, — как обычно, работал, разговаривал, смеялся, ел... Но в душе прочно поселилась тоска, появился какой-то странный холодок отчуждения от всех, даже от семьи. Еще появилась у него привычка болезненно прислушиваться к самому себе, к тому, что делалось где-то глубоко внутри. А что там делалось? Ничего. Лишь росла пустота. И с такой пустотой — скоро на пенсию. Так-то вот все сложилось. «Конечно, жизнь каждого человека — это борьба. Только вот вопрос: борьба за что?» — мелькнула какая-то странная мысль. Он тут же усмехнулся: философ... Подобные мысли приходили к нему в последние годы довольно часто, но самым странным все же было то, что стал он вдруг с раздражением относиться к людям одержимым, упрямо преследовавшим какую-то одну цель. «Что они, выше себя, что ли, хотят прыгнуть, выше своей головы?», — сердито думал он, встречая таких людей. Он опять вспомнил Голубева и подумал, что никогда и не забывал о нем, вспоминал часто — всегда вот тоже почему-то с непонятной враждебностью. В сильнейший год засухи, когда на заводе, решив помочь деревне, скосили траву не только на стадионе, на пустырях и у заборов, но даже собрали по стебельку и ту, что выросла вдоль железнодорожных путей из цеха в цех, когда он с рабочими выезжал на субботу и воскресенье рубить на корм скоту прибрежный камыш, когда сам он на короткое время — до осени — неожиданно зажил взволнованно, нетерпеливой жизнью, он и тогда думал не без злорадства: ну, как ты теперь, интересно, попрешь против природы, ученый-агроном?
Понимая, что подобные мысли не украшают его, Андрей Данилович потряс головой, нашарил ногами у тахты тапки и пошел в ванную умываться, стараясь по пути не заглядывать в пустые комнаты.
За окном рассвело по-летнему рано. Но до работы, до того времени, когда придет за ним машина, было еще долго, и он, попив молока из холодильника, вышел из дома в сад.
Грушевое дерево в саду давно вовсю разрослось. Ветки затеняли окна, ложились на крышу дома и летом, если поднимался ветер, гулко колотили по рифленому железу тугими зелеными плодами.
На дом словно сыпались камни.
Вызревая, груши тяжело плюхались в траву, выкатывались, покачиваясь округлыми боками, на песчаную дорожку у дома, к бочке, стоявшей под водосточной трубой, и туда, где раньше находился курятник. Куры, когда они еще жили у него во дворе, ужасно волновались в курятнике, поглядывая на груши: шумно хлопали крыльями и со звоном дергали клювами проволочную решетку. Осенью кур выпускали в сад, и они, суетливо бегая по траве, склевывали все оставшиеся там после сбора. Но плодов на дереве всегда было так много, что груши еще и зимой догнивали под снегом.
Уже который год в толстом стволе груши образовалось дупло. Росло оно так быстро, что скоро Андрей Данилович стал прятать от жены в дупло бутылку водки и стакан: пить ему было нельзя — пять лет назад он перенес инфаркт. Но как не выпьешь, если бутылка холодилась в дупле и водка казалась настоянной на грушевом запахе...