Медсестра сказала, что мне ещё нельзя вставать (да я бы и не стал, слишком часто накатывала тошнота) и что скоро меня посетит доктор. Она назвала его по имени, или сказала его фамилию, но я не запомнил.
– Владимир Николаевич? – я не услышал, как вошёл доктор, капельница ещё торчала из моей руки, и он закрыл её.
Если бы он не смотрел на меня, не подошел ко мне, я бы не понял, к кому он обращается. Значит, меня зовут Владимир? Как меня называют близкие: Вова, Влад? Логично, что отчество у меня Николаевич: я помнил, что отец Николай, но не ассоциировал себя с этим отчеством.
– Меня зовут, – и я снова не запомнил его имени. Слова просто не задерживались в голове, они проходили сквозь память, не оставляя в ней ни следа, ни даже кругов на воде после брошенного камня, будто скатывались с памяти, едва её коснувшись.
– Вы что-нибудь помните? Помните, какое сейчас время года?
Я смотрел на него во все глаза. Такого вопроса я не ожидал.
– Не надо точно, скажите приблизительно, – голос у него был мягкий, успокаивающий.
– Я слышу птиц за окном, – говорить по-прежнему было не так легко, как мне казалось, – одеяло тонкое. Весна или лето. Или ранняя осень.
Доктор усмехнулся и взял меня за руку.
– Хорошо, а какой сейчас год, помните?
– Нет.
– Как вас зовут?
– Владимир Николаевич.
– А фамилия?
– Не помню.
– Хорошо, – повторил доктор, хотя хорошего ничего и не было, – вы находитесь в больнице. У вас сильное сотрясение. Пока состояние тяжелое, но опасности для вашей жизни нет. Вы поправитесь, хотя это будет происходить очень медленно. Где-то через неделю, я думаю, начнёте вставать. Постепенно память будет к вам возвращаться. Вы помните своих родных?
– Нет.
– Они будут приходить к вам. Не сегодня, через несколько дней. Это поможет вам вспомнить. А пока отдыхайте.
И он ушёл, оставив меня наедине с невесёлыми мыслями. Только когда он отпустил мою руку, я понял, что он считал пульс. Я не знал, как должно быть в реанимации, но почему-то, мне казалось, там должно быть больше приборов. Приборов не было, но мне было всё равно.
Еще дня через четыре я перестал проваливаться в забытьё так внезапно, теперь, наоборот, мне было сложно заснуть или отключиться из-за постоянных головных болей. Я жаловался доктору, он прописывал какие-то лекарства, мне давали таблетки, но они слабо помогали: я мог заснуть, но просыпался в пять утра от боли и не спал потом до обеда.
Я стал гораздо лучше контролировать головокружение и мне разрешили вставать, чтобы дойти до туалета. Медсестры поначалу рвались поддерживать меня, но я злился, и понемногу, как только мой голос набрал силу, они оставили меня в покое, только зорко следили и, я так думаю, молились, чтобы я не упал и не ударился головой о мойку. Честно говоря, я и сам этого боялся.
Вставание пошло мне на пользу: я опирался на затекшие конечности, и мало-помалу в них возвращалась жизнь. К тому же, подъёмы с постели помогли мне оглядеться, и я узнал, что нахожусь в реанимации, в общей палате, где на соседних койках лежат такие же бедолаги как я, едва могущие думать, не то, что говорить.
Доктор говорил, что приходила жена, но оба раза, когда я спал. Я не видел её и не знаю, сидела ли она со мной, держала ли меня за руку, честно говоря, встреча с ней меня пугала, я ведь даже не помню, блондинка она или брюнетка. Доктор сказал, её зовут Нина, и я фантазировал, как может выглядеть женщина, которую зовут Ниной.
В моих прогулках до туалета и обратно был и ещё один несомненный плюс. Однажды, сидя на толчке, я вспомнил, как подбрасывал вверх младенца. Может быть, это страх падения пробудил во мне это воспоминание.
Ребенок, совсем крошка, меньше года, радовался и гулил, я подбрасывал его вверх, легонько и совсем невысоко, и ловил. Я знал, что это мой сын, но не помнил, как его зовут. Из дверного проёма наблюдала жена, но она была расплывчатым синим пятном – ничего, ни лица, на цвета волос, на даже роста.
Через некоторое время, меня перевели в неврологическое отделение. Впечатление от него было удручающее: облупленные стены; крашенные масляной краской, один на всех телевизор в холле, который не работал, потому что многим пациентам его нельзя было смотреть, а рекомендаций они не признавали; несколько коек в коридоре (не знаю, каким чудом я попал в палату); жуткая вонь от десятка пар мужских носков.