С такой ясностью, как будто это было вчера, я помню, как первый раз в жизни нашел проржавевшую от времени, но все еще крепкую советскую каску СШ-36 «халхинголку», и как мы принесли ее на могилу моряков, погибших во время освобождения полуострова Киперорт летом 1944 года. За могилой тогда все еще ухаживали пионеры из лагеря, а рядом с обелиском лежали найденные пионерским отрядом «красных следопытов» «каски-трехклепки» СШ-39. Рассматривая их, я по-мальчишески завидовал «удачливости» пионеров и хотел непременно узнать место, где можно найти столько касок одновременно. И хотя мне очень хотелось обладать одной или нескольким касками из тех, что лежали у могилы, я бы ни за что не решился их взять, потому что уже тогда я не просто знал, я чувствовал, что так поступать нехорошо.
Вместе с распадом страны многое изменилось. Мы все еще ездили на лето под Приморск, однако лагерь, принадлежавший заводу «Арсенал», перестал функционировать. Прекратили свое существование и детский сад, и другие лагеря, располагавшиеся поблизости. Государство отвернулось от своего населения, бросив воспитание целых поколений на произвол судьбы…
Для многих моих сверстников Великая Отечественная война стала чем-то безмерно далеким и абстрактным, не касающимся их лично. И это неудивительно, ведь за время, прошедшее с момента ее окончания, подавляющее большинство населения нашей страны привыкло к мысли о том, что масштабной войны больше никогда не будет. А раз так, то зачем помнить обо всех страданиях и переживаниях, связанных с этой войной? Достаточно вспомнить о ней раз в год — в дополнительный выходной, который можно потратить на отдых…
За несколько лет строения лагеря и детского сада пришли в негодность и были распроданы за бесценок вместе с землей в частные руки. Дорожка к могиле за лагерем почти заросла травой, а потом и вовсе исчезла, так как кто-то украл большую часть плитки, которой она была выложена. Исчезли и каски, растащенные местными подростками…
Память о Героях великой войны стала почти никому не нужна. Стало гораздо важнее «жить сейчас», а не оглядываться на прошлое. Действительно, ведь согласно мнению большинства, в наше время — время мощного ядерного оружия, масштабной войны быть не может. Однако история наглядно показывает, что именно такое «беспамятное» состояние общества приводит к возможности возникновения новых войн. Перед Первой Мировой войной почти никто не верил в то, что она возможна. Наоборот, все только и мечтали о том, чтобы войны больше никогда не было, а государства «мирно соревновались друг с другом», не прибегая к насильственным методам. И именно отсутствие у большинства молодых людей верного представления о реальности боевых действий способствовало их массовому участию в ней.
Один из крупнейших немецких философов XX века, участник Первой и Второй Мировых войн, Эрнст Юнгер, в своих мемуарах «В стальных грозах», посвященных его участию в Первой Мировой войне, очень точно описал это настроение, царившее среди новобранцев:
«…Поезд остановился в Базанкуре, небольшом городке Шампани. Мы высадились. С невольным трепетом вслушивались мы в медлительные такты разворачивающегося маховика фронта, — в мелодию, которой предстояло на долгие годы стать привычной для нас. Где-то далеко по серому декабрьскому небу растекался белый шар шрапнели. Дыхание боя чувствовалось повсюду, вызывая в нас странную дрожь. Знали ли мы, что он поглотит почти всех нас — одного за другим — в дни, когда неясный шум вдали взорвется непрерывно нарастающим грохотом?
Мы покинули аудитории, парты и верстаки и за краткие недели обучения слились в единую, большую восторженную массу. Нас, выросших в век надежности (выделено мной — авт.), охватила жажда необычайного, жажда большой опасности. Война, как дурман, опьяняла нас. Мы выезжали под дождем цветов, в хмельных мечтаниях о крови и розах. Ведь война обещала нам все: величие, силу, торжество. Таково оно, мужское дело, — возбуждающая схватка пехоты на покрытых цветами, окропленных кровью лугах, думали мы. Нет в мире смерти прекрасней… Ах, только бы не остаться дома, только бы быть сопричастным всему этому!..».