У каждого стола теснятся, словно детки,
Похожие на стол простые табуретки.
Расселись за столом крестьяне с шляхтой вместе.
И только эконом был на особом месте.
Все собрались сюда, ведь было воскресенье,
И выпивка в корчме сулила развлечение.
Пред каждым из гостей уже стояла чарка,
С бутылью бегала вокруг стола шинкарка,
А Янкель с важностью поглядывал в окошки,
На нём кафтан до пят, из серебра застёжки.
Он бороду свою поглаживал рукою
И пояс шёлковый перебирал другою.
Приветствовал гостей, вступая в разговоры,
А сам следил за всем, кругом бросая взоры.
Мирил он спорящих, знал тонкость обращенья,
Но не прислуживал, — давал распоряженья.
Почтеннейший еврей в округе был известен,
С крестьянами в корчме был неизменно честен,
И жалоб на него не поступало к пану.
Чтоб жаловаться тут? Не прибегал к обману,
Напитки добрые всегда держал за стойкой
И пить не запрещал, гнушался лишь попойкой.
Крестины, свадьбы все справлялись у еврея;
Звал музыкантов он, расходов не жалея,
И по воскресным дням здесь музыка играла,
Волынка и дуда гуляющих встречала.
К тому же обладал еврей талантом истым —
Был музыкантом он, отменным цимбалистом.
Ходил он по дворам минувшею порою
И восхищал людей искусною игрою,
И песни польские пел Янкель вдохновенно.
Он чисто говорил. В повет обыкновенно
Из Гданьска, Галича и даже из Варшавы
Он песни привозил [19], не трус был Янкель бравый!
Шёл разговор о нём, отнюдь не небылицы,
Что первым он привёз в Литву из-за границы
И первым распевал в своём родном повете
Ту песню, славную теперь в широком свете,
Которую тогда впервые у авзонов
Играли трубачи народных легионов [20].
Дар песенный в Литве несёт с собой по праву
Богатство и даёт ещё впридачу славу.
Так Янкель приобрёл почёт и капиталы,
Повесил на стену звенящие цимбалы,
А сам осел в корчме, торговлей занимаясь,
Главой общины стал и жил, с нуждой не знаясь.
Желанным гостем он бывал под всякой кровлей,
Советы всем давал и с хлебною торговлей
На барках был знаком; ценились те заслуги,
Поляком добрым он прослыл в родной округе.
В корчмах не позволял он разгораться злобе
И спорщиков мирил, их арендуя обе.
Горешков партия и партия Соплицы
В корчме у Янкеля любили веселиться.
Еврея уважал и богатырь Гервазий,
И спорщик, кляузник — слуга Соплиц, Протазий.
Смолкал пред Янкелем длинноязыкий Возный
И воли не давал рукам Гервазий грозный.
Рубаки не было. Отправился в дубраву,
Боялся отпустить он Графа на облаву
Без верного слуги; надеялся при этом
В беде помочь ему и делом и советом.
В почётном уголке [21], где, точно воевода,
Гервазий восседал, подальше от прохода, —
Сегодня квестарь был: ведь Янкель чтил монаха
И ублажал его отнюдь не ради страха.
Он убыль замечал в его глубокой чарке
И тотчас подбегал, приказывал шинкарке
Душистый мёд подать скорей для бернардина;
Свела их с квестарем, как говорят, чужбина.
Здесь к Янкелю в корчму он хаживал ночами,
Обменивался с ним заветными речами.
Не контрабанда ли сближала их так тесно?
Но нет! То был поклёп, — в округе всем известно.
Ксёндз Робак рассуждал вполголоса о деле.
Развесив уши, все в молчании сидели
И к табаку ксендза тянулись взять понюшки;
Чихали шляхтичи, как будто бы из пушки.
«Reverendissime! [22]— сказал, чихнув, Сколуба, —
Воистину табак! Такой проймёт до чуба!
Мой нос (погладил он свой нос рукой привычно)
Такого не встречал! (Тут он чихнул вторично.)
Монашеский табак! Небось, из Ковно родом,
Который славится и табаком и мёдом?
Давненько не был там…» Ксёндз молвил: «На здоровье
Всем вашим милостям, почтенные панове!
А что до табака, он родом не из Ковно,
Подальше вырос он, и это безусловно!
Из Ясногорского монастыря святого,
Я вам его привёз, друзья, из Ченстохова [23],
Где чудотворная икона чистой девы,
Владычицы небес и польской королевы.
Княжной литовскою народ её считает,
Короной польскою она повелевает,
Но схизма на Литве царит у нас, панове!»
Тут Вильбик заявил: «И я был в Ченстохове —
За отпущением ходил туда к святыне.
А правда ль, там француз хозяйничает ныне
И храмы грабит он без уваженья к вере? [24]
Читал уже о том в Литовском я курьере [25].
Ответил бернардин: «Неправда это, враки!
Католик кесарь наш, такой же, как поляки!
Помазан папою, с ним дружбу сохраняет,
И в духе истины французов наставляет.
А что до серебра, пожертвовано много
В народную казну, но это воля бога!
Для Польши, родины, то взнос богоугодный!
Как божьим алтарям не быть казной народной?
В Варшавском княжестве есть польских войск немало,
Сто тысяч насчитал, довольно для начала![26]
Должны их содержать литвины, верьте слову;
Даёте деньги вы, небось, в казну царёву!»
«Да, чёрта с два даём! У нас берут их силой!»
Так Вильвик завопил. Встал мужичок унылый,
Затылок почесав, сказал, ни с кем не споря:
«Ну, что до шляхтичей, так вам ещё полгоря,
Но лыко с нас дерут!» — «Хам! — закричал Сколуба, —
Пусть лыко с вас дерут, как с молодого дуба,
Привычка есть у вас. Вам, хлопам, так и надо[27],
Но к воле золотой привыкли мы измлада!
вернутьсяВ оригинале говорится, что Янкель привозил много «коломыек из Галича, мазурок из Варшавы». К этому тексту Мицкевич делает примечание: «Коломыйки, украинские песни, вроде польских мазурок».
вернуться«Ту песню» — мазурку Домбровского «Ещё Польска не згинела». «У авзонов» — у итальянцев; Авзония — легендарное название Италии (от имени Авзона, сына Одиссея и нимфы Калипсо).
вернутьсяПочётное место, где в древности ставились изображения домашних богов, где до сих пор русские вешают образа. Туда литовский крестьянин сажает гостя, которого хочет почтить (А.М.).
вернутьсяReverendissime (лат.) — почтеннейший. В старину так обычно обращались к ксендзам.
вернутьсяЧенстохов — город с монастырём на Ясной горе, где находится польская католическая святыня — «чудотворная» икона богоматери. В агитации ксендза Робака рассчитано, что упоминание Ченстохова подействует не только на религиозное, но и на патриотическое сознание шляхты, так как город этот в XVII веке прославился геройской защитой против шведов.
вернутьсяВ словах Вильбика отражена тревога, вызванная наполеоновскими реквизициями сокровищ католической церкви. Часть сокровищ ченстоховского монастыря была изъята герцогством Варшавским для военных нужд в 1812 году.
вернуться«Литовский курьер» был тогда единственной польской газетой, выходившей в Вильне.
вернутьсяВ 1811 году армия герцогства Варшавского насчитывала 60 тысяч человек; перед походом в Россию она была увеличена до 85 и даже 90 тысяч. В своих мемуарах, написанных на острове св. Елены, Наполеон, в оправдание тягчайших жертв похода 1812 года, указывал, что эта кампания была оплачена кровью главным образам «чужих» народов, и приводил цифры, из которых видно, что поляков он загубил в этом походе куда больше, чем природных французов.
вернутьсяМелкая шляхта, искательная и угодливая по отношению к магнатам, была спесива и высокомерна с близким к ней, по имущественному положению, крестьянством.