Деревья музыке откликнулись по бору,
И песню понесли они от хора к хору;
А звуки ширились, смолкая в отдаленьи,
Чем дальше слышались, тем были совершенней, —
Пока не замерли у горнего порога!
Гречеха руки вдруг, склонясь, отвёл от рога,
Разъединяя их; и рог повис кручёный,
А Войский поднялся, набрякший, просветлённый,
И долго ввысь глядел в каком-то вдохновеньи,
А слухом всё ловил слабеющее пенье.
Меж тем на все лады виваты загремели,
От тысячи хлопков качались буки, ели.
Затихли… и в лесу как будто стало глуше,
Тут обернулись все к большой медвежьей туше.
Прошита пулями, вся в брызгах крови алой.
Как в землю вбитая, она пластом лежала.
Раскинул лапы зверь, как будто крест широкий,
Струились из ноздрей кровавые потоки,
Медведь ещё дышал, ещё водил глазами,
Но неподвижен был. Повисли за ушами
На левой стороне Стряпчина, а на правой,
Вцепившись, Справник пил из горла ток кровавый.
С трудом лишь удалось отнять от туши гончих,
Просунув меж зубов прута железный кончик.
Стрелки прикладами медведя повернули,
Виваты грянули и в небе утонули.
Асессор ликовал, поглаживая дуло:
«Ружьишко каково? Надуло! Всех надуло!
Ружьишко каково? Что? Невеличка-птичка [42],
Как отличилось! А? Вот вам и невеличка!
Не любит зря стрелять! Что, хороша игрушка?
Мне подарил его за меткость князь Сангушко!
Всё восхищался он — искусная работа!
И находил в ружье достоинства без счёта».
«Бегу за зверем вслед, — Юрист сказал, стирая
Со лба горячий пот. — Кричит пан Войский с края:
«Стой!» А чего стоять? Косматый жарит в поле,
Как заяц, во всю прыть. Уйти ему дать, что ли?
Бегу, спирает дух, догнать надежды нету.
Гляжу, а зверь бежит прямёхонько к просвету!
На мушку взял его. «Ну, мишка, друг бедовый!» —
Подумал я, и всё! Вот он лежит готовый!
Нельзя не похвалить моей Сагаласовки,
Сагалас лондонский, хоть из Балабановки!
Тот оружейник был поляк, по всем приметам,
Но ружья украшал по-английски при этом».
Асессор закричал: «Ну, нет! Уж это дудки!
Так это пан убил? Пан, верно, шутит шутки!»
Но отвечал Юрист: «Не суд у нас — облава,
Здесь все свидетели — принадлежит мне слава!»
Тут зашумели все, заспорили речисто,
Те за Асессора, а эти — за Юриста.
О Ключнике они совсем не вспоминали,
Бежали сбоку всё, что дальше там — не знали.
Гречеха слово взял: «Теперь по крайней мере
Достойный спор у вас — вопрос о крупном звере!
Не заяц, а медведь! И объясняться в этом
Придётся саблею, а может, пистолетом!
Решенья не найти в подобном спорном деле,
И разрешить его пристало на дуэли!
Когда-то шляхтичи здесь жили по соседству [43],
Принадлежавшие к древнейшему шляхетству.
Меж их усадьбами вилась река Вилейка,
А звали шляхтичей Домейко и Довейко [44].
В медведицу они пальнули как-то вместе,
Не знали, кто убил — и вот, во имя чести,
Сквозь шкуру поклялись стреляться, дуло в дуло!
Дуэль шляхетская! А сколько шума, гула
Вкруг поединка шло! А сколько песен пели
О той неслыханной по дерзости дуэли!
Я секундантом был; как всё происходило
Сначала расскажу: давненько это было…»
Пока он говорил, уладил Ключник дело,
Он тушу обошёл и оглядел умело.
Медвежью голову ножом рассёк он разом,
Затылок разрубил и, не моргнувши глазом,
Он пулю вытащил, отёр её ливреей,
И к дулу приложив, примерил поскорее.
«Вот пуля, — он сказал, все на неё взглянули, —
Панове, — продолжал, — у вас другие пули!
Ружьё Горешково! — Тут он приподнял ловко
Старинное ружьё, скреплённое бечёвкой. —
Но выстрелил не я, хотя и был под боком,
Боялся в юношей попасть я ненароком:
Бежали юноши. Глазам своим не веря,
Над графской головой я видел лапу зверя!
Горешков родич он, хотя бы и по прялке…[45]
Я к Господу воззвал и был услышан, жалкий!
Послали ангелы на помощь бернардина.
Он всех нас устыдил. Ну, молодец ксенжина!
Покуда я дрожал, чего-то дожидался,
Он выхватил ружьё, и выстрел вмиг раздался!
Стрелял за сто шагов и между головами
В пасть зверю угодил! Откроюсь перед вами:
Немало прожил я, но я стрелка такого
Лишь одного знавал и не встречал другого!
Он, славный некогда на стольких поединках,
Он, пулей каблуки срезавший на ботинках,
Он, низкий человек, но храбрости отменной,
Усач по прозвищу, фамилии презренной!
Однако ни к чему теперь его отвага,
По самые усы горит в аду бродяга.
вернуться«Пташинка» (в настоящем переводе «невеличка-птичка») — это ружьё малого калибра; в него кладётся маленькая пуля. Меткий стрелок поражает из такого ружья птицу на лету (А.М.).
вернутьсяВ анекдоте о Домейке и Довейке, а также в рассказе о Рейгане и принце де Нассау шляхтич Войский выступает в роли мастера устного рассказа, какие живали кое-где при дворах магнатов. Широкая, открытая для многочисленных гостей жизнь магнатских дворов породила этот тип своеобразного шляхетского «сказителя», обладавшего подчас весьма значительным творческим воображением и выдающимся даром живого слова. Войский — тоже вымиравший тогда тип, тип своеобразного «последнего барда» шляхты.
вернутьсяОбе фамилии очень распространены на родине поэта. Фамилию Домейко поэт ввёл в поэму ради шутки, на память о своём друге, земляке и университетском товарище, Игн. Домейко, который жил вместе с поэтом в период его работы над «Паном Тадеушем», переписывал рукопись поэмы и своими воспоминаниями об обычаях родины часто бывал полезен Мицкевичу.
вернутьсяТо есть по женской линии: «по прялке» — образное геральдическое выражение; по мужской линии — «по мечу».