Хвала ксендзу! Двоих сегодня спас от смерти,
А может и троих, Гервазию поверьте!
Горешково дитя, последнее на свете,
Когда бы зверь задрал, и я бы не жил, дети!
Полез бы на рожон к медведю прямо в глотку!
За Графа выпьем, ксёндз, я приготовил водку!»
Но не было уже ксендза в лесу зелёном,
Медведя застрелив, он подбежал к спасённым,
Хотел скорей унять душевную тревогу,
Узнав, что целы все, вознёсся мыслью к Богу,
Молитву прочитал и, широко шагая,
Пустился в поле он, как будто убегая.
Гречеха между тем распоряжался снова.
Охапки вереска и хвороста сухого
Подбросили в костёр, разросся дым сосною,
Набросив балдахин над зеленью лесною,
А над огнём стрелки рогатины скрестили,
Пузатые котлы на зубья нацепили.
С возов несли уже капусту и жаркое,
И хлеб, а погребец всегда был под рукою.
Хранились в погребце бутыли всех калибров —
И вот, хрустальную бутыль из прочих выбрав,
(Гостинец Робака по вкусу всем полякам,
То водка Гданьская — кто до неё не лаком!)
Провозгласил Судья, разлив вино по чашам:
«Здоровье Гданьска пью, он был и будет нашим!»
И чаши винные он наполнял до края,
Покуда золото не капнуло сверкая [46].
А бигос греется. Сказать словами трудно
О том, как вкусен он, о том, как пахнет чудно!
Слова, порядок рифм, всё передашь другому,
Но сути не понять желудку городскому!
Охотник, здоровяк и деревенский житель,
Литовских кушаний единственный ценитель.
Но и без тех приправ литовский бигос вкусен,
В нём много овощей и выбор их искусен;
Капусты квашеной насыпаны там горки,
Что тает на устах, по польской поговорке.
Капуста тушится в котлах не меньше часа,
С ней тушатся куски отборнейшего мяса,
Покуда не проймёт живые соки жаром,
Покуда через край они не прыснут паром
И воздух сладостным наполнят ароматом.
Готово кушанье, и с громовым виватом
Все с вилками бегут, в капусту их вонзают.
Звон меди. Дым валит, и бигос исчезает,
Подобно камфаре; на самом дне казанов
Клокочет пар, как дым из кратеров вулканов.
Стрелки, довольные, напились и наелись
И, тушу привязав, на лошадей уселись,
Друг с другом весело вступают в разговоры.
Юрист с Асессором не позабыли ссоры.
Все спорили они о славной Сангушовке
И балабановской лихой Сагаласовке.
А граф с Тадеушем печально путь держали.
Стыдились промаха, стыдились, что бежали.
Кто зверя упустил, нарушив ход облавы,
Тот нелегко уже добьётся доброй славы!
«Я взял рогатину! — промолвил Граф со злобой,
И не вмешайся пан, мы не бежали б оба!»
Тадеуш отвечал, что он его сильнее,
Со зверем лучше бы управился он ею,
И захотел помочь. Так говоря угрюмо,
Не слушали они ни болтовни, ни шума.
Гречеха посреди охотничьего круга
Был весел, говорлив, как в добрый час досуга.
О рьяных спорщиках немного беспокоясь,
Задумал досказать он начатую повесть.
«Асессор и Юрист, вас призывал к дуэли,
Не потому, что я свиреп на самом деле,
Не кровожаден я; хотел вас позабавить
И шутку повторить, комедию представить,
Чтоб вас уговорить не тратить время в ссорах.
Я шутку выдумал тому назад лет сорок.
Вы молоды ещё, до вас не долетела
Та шутка славная, что некогда гремела.
Довейко, верно, бы с Домейко мирно жили,
Но помешало им созвучие фамилий!
На сеймиках себе сторонников, бывало,
Довейко партия средь шляхты вербовала;
Прошепчет шляхтичу: «Свой голос дай Довейке» —
Тот, недослышавши, отдаст его Домейке.
На пиршестве, когда провозгласил Рупейко:
«Виват Довейко наш!» Кто подхватил «Домейко!»
А кто понять не мог, кого же называют?
В конце обеда речь нечёткою бывает!
А в Вильно было так: какой-то шляхтич пьяный
С Домейкой фехтовал и получил две раны.
Из Вильно уходя и торопясь к парому,
С Довейкой встретился он по дороге к дому.
И вот, когда вдвоём поплыли по Вилейке,
Кто он таков, спросил пьянчужка у Довейки.
«Довейко!» Услыхав, полез в свою кирейку [47],
Клинком подрезал ус Довейке за Домейку.
А на облаве раз похуже получилось,
И надо было же, чтоб с ними так случилось!
Стояли рядышком и выстрелили вместе
В одну медведицу, упавшую на месте
От этих выстрелов; хотя ходили слухи.
Что до десятка пуль она носила в брюхе,
Однокалиберных немало ружей было, —
Которое из них медведицу убило?
«Довольно! — крикнули друзья мои с досадой, —
Бог или чёрт связал, но развязаться надо!
Как в небе солнцам двум — двоим нам в мире тесно.
За сабли! Чья возьмёт, решим дуэлью честной!»
Мирить их шляхтичи старались, но напрасно!
Они, рассвирепев, в запальчивости страстной
Клинки отбросили, взялись за пистолеты…
Тут закричали мы, что слишком близки меты,
Но поклялись они стреляться через шкуру, —
Опасность велика, убьют друг друга сдуру!
«Гречеха секундант!» Я не моргнул и глазом.
«Пускай могилу вам могильщик роет разом,
Не кончится добром ваш вызов молодецкий,
Но вы не мясники, деритесь по-шляхетски!
И не сближайтесь так, ведь удальство не в этом.
Хотите пропороть вы брюхо пистолетом?
Дистанцию свою назначили вы сами,
Я выверю её шагами и глазами,
Сам шкуру растяну и сам её расправлю,
И вас, друзья мои, по совести расставлю:
На морде одного, а на хвосте другого.
Стреляйтесь досыта — позиция готова!»
«Когда и где, скажи?» — «Да в Уше [48], на рассвете!»
Ушли они, а я Виргилия [49] взял, дети!»
вернуться
[48]
Уша — фольварк (хутор) в Новогрудском уезде, в 39 км от Новогрудка, над речкой Уша, притоком Немана.
вернуться
[49]
Виргилий, или Публий Вергилий Марон (70—19 гг. до н.э.) — римский поэт, автор большой эпической поэмы «Энеида».