Майору капитан в беседе откровенной
Сказал: «Какой нам: прок от этой шляхты пленной?
Хотя военный суд накажет шляхту строго,
Майор от этого не выгадает много.
Не лучше ли с Судьёй уладить всё без спора?
Конечно, наградит Судья за труд майора!
Мы дело замолчим, всё выйдет шито-крыто:
И овцы целые, и волки будут сыты!
Пословица гласит: «Всё можно — осторожно!»
Не пахнут денежки, пословица неложна!
Ещё пословицу привёл бы вам в угоду:
«Кто узел завязал, концы бросает в воду!»
Мы дело замолчим, не выдаст и Соплица.
«Когда дают — бери», — у русских говорится!»
Майор рассвирепел и покраснел багрово:
«Ты, Рыков, ошалел! А служба-то царёва!
А служба, говорят, не дружба, Рыков старый,
Бунтовщиков смирить пристало грозной карой.
Война предвидится. Попались мне, поляки!
Я научу теперь вас бунтовать, собаки!
Добжинцы! Знаю вас! Эге, как вас припёрло!
Помокните! — Майор смеялся во всё горло.—
Тот шляхтич в кунтуше, что там сидит подале, —
Содрать с него кунтуш! Недавно в полной зале
Сам приставал ко мне, он первый начал ссору,
В лицо мне закричал: «Что надобно здесь вору?»
А в кассе полковой покража приключилась,
Я был под следствием, да что, скажи на милость,
Ему до этого? Назвал меня он вором…
«Ура!» — Добжинские все подхватили хором.
А что? Попались мне! Кто был зачинщик ссорам?
Я вас предупреждал: «Бычку быть на верёвке».
Ага, Добжинские, вас не спасут уловки!»
Потом шепнул Судье с улыбочкой кривою:
«Когда захочешь, пан, закончить мировою,
Давай по тысяче за каждого шляхтюру,
По тысяче, Судья, не то сдеру с них шкуру!»
Судья просил его напрасно об уступке,
По дому бегал Плут, пуская дым из трубки,
Пыхтел он, как меха, дымил он, как ракета,
И слёзы женские оставил без ответа.
«Военный суд, — сказал Судья майору Плуту, —
Накажет штрафом их, по вашему статуту[4],
Ведь боя не было. Чего же тут лукавить?
Что шляхта съела кур, беда не велика ведь!
Я знаю, шляхтичи отделаются штрафом,
Судиться ни за что я сам не стану с Графом!»
«А Книга Жёлтая? [5] — таков ответ был Плута, —
Про Книгу пан забыл? Она важней статута!
Ведь что ни слово в ней — Сибирь, петля да пытки.
Там наказания имеются в избытке!
Оглашены уже военные уставы.
Долой ваш трибунал! Теперь иные нравы!
За эту самую разбойничью проказу
Отправятся в Сибирь добжинцы по указу!»
«Обжалую! — сказал Судья. — Есть губернатор!»
«Обжалуй! Не спасёт их даже император! —
Ответил Плут. Когда царь утверждал указы,
Удвоить строгости ещё давал приказы!
Обжалуй! Я крючок нашёл уже заране,
И на него смогу поддеть и вас, мосьпане!
Мы знаем Янкеля как злостного шпиона,
А он в корчме твоей скрывался от закона!
Знай, если захочу, — всех арестую сразу!»
«Меня? — вскричал Судья. — Как смеешь без приказу?»[6]
Беседа б их дошла до бешеного спора,
Однако новый гость подъехал к дому скоро.
Въезд шумный, странный был: шёл посреди дороги,
Как скороход, баран могучий, круторогий;
Два рога завитком сгибались над ушами
И были убраны наславу бубенцами,
Другие два со лба по сторонам торчали,
Бубенчики на них качались и бренчали.
Тянулся скот за ним, шли козы быстрым ходом,
Давая путь большим, наполненным подводам.
Въезд квестарский, никто не мог бы ошибиться!
Учитывая долг хозяина, Соплица
К порогу поспешил с приветливым поклоном.
Ксендза узнали все, хотя он капюшоном
Прикрыл лицо своё и погрозил воякам,
Призвав к терпению их молчаливым знаком.
И Матек узнан был, хоть был переодетым,
И быстро промелькнул за квестарем при этом.
Но раздались ему навстречу восклицанья.
«Глупцы!» — промолвил он и подал знак молчанья.
За ними ехал вслед Пруссак в одежде старой,
И Зан с Мицкевичем спешили дружной парой.
Собраться во дворе тем временем успели
Бирбаши, Вильбики, Подгайские, Бергели;
Добжинских увидав, узнав, что с ними сталось,
Соседи тотчас к ним почувствовали жалость.
Шляхетство польское всегда готово к драке,
Зато отходчивы, не мстительны поляки.
Позвали Кролика, собравшись всем народом,
А Кролик им велит скорей идти к подводам
И ждать велит.
Меж тем монах вошёл в покои…
Как изменился он! Лицо совсем другое!
Смиренен прежде был, теперь держался гордо,
Нос кверху задирал и выступал он твёрдо,
Монах отчаянный! Сказал он: «Ну, потеха! —
Казалось, продолжать не мог уже от смеха. —
Здорово! Ха, xa, ха! Увидел я воочию,
Что вы, друзья мои, охотитесь и ночью!
Пожива славная! Свежуйте-ка шляхтюру!
Я видел ваш улов, ну, ну! Дерите шкуру!
Чтоб не брыкались тут, взнуздать без разговора!
Эге, да здесь и Граф! Поздравлю с ним Майора!
Граф золотом набит, к тому же из магнатов,
Не выпускать его без сотен трёх дукатов!
А как получишь их, пожертвуй мне немного,
Я буду за тебя молить смиренно бога!
Все души грешные — забота бернардина.
Военных косит смерть, как штатских, всё едино!
Ведь Бака говорил, что смерть — точь-в-точь собака[7]
Кусает москаля, кусает и поляка,
В кафтане поразит, в сутане, на подушке,
Солдату в брюхо даст, магнату — по макушке!
И впрямь, бабуля-смерть похожа на цибулю,
Пробьёт она слезу, да и покажет дулю!
В усадьбе унесёт, на свадьбе влепит пулю!
Сегодня живы мы, а завтра — околели,
И наше только то, что выпили да съели!
Не время ли к столу просить нас, пан Соплица?
Уселся я уже и всех прошу садиться!
Хотите зраз, майор, и пунша на придачу,
Ведь надо спрыснуть нам как следует удачу!»
вернуться
[4]
Здесь говорится о Литовском статуте, кодексе законов, ещё применявшемся тогда в Литве в частях, не отменённых указами.
вернуться
[5]
Жёлтая Книга, названная так по её обложке, — варварская книга царского военного насилия. Не раз в мирное время правительство объявляет целые области на военном положении и, согласно Жёлтой Книге, отдаёт военачальнику всю власть над имуществом и жизнью граждан. Известно, что с 1812 года вплоть до революции вся Литва подлежала действию Жёлтой Книги, и это действие зависело от великого князя цесаревича (А.М.).
До революции, то есть с 27 января 1812 года до восстания 1830 года.
вернуться
[6]
Судья — это хотя и выборный, но утверждённый царскими властями чиновник, и его нельзя было третировать, подобно остальной шляхте.
вернуться
[7]
Юзеф Бака (1707–1780) — иезуит, автор анонимно вышедшей в 1766 году в Вильно книжки «Рассуждения о смерти, для всех неизбежной». Эта книжка вышла вторично там же в 1807 году с предисловием некоего Р. Корсака, написанным теми же «лубочными» виршами, что и самый текст. Мицкевич приводит, в юмористических целях, выдержки из этого произведения, трактующего в шутовских стихах столь серьёзную тему.