О год двенадцатый! Ты памятен для края!
Ты для народа был порою урожая,
Войной — для воинов, для песни — вдохновеньем [2],
И старцы о тебе толкуют с умиленьем.
Ты был предшествуем народною молвою
И возвещён Литве кометой роковою [3];
Литовские сердца, как пред концом вселенной,
Забились по весне надеждой сокровенной
В предчувствии глухом и радости и боли.
Когда впервые скот весной погнали в поле,
Голодный и худой, — то люди примечали:
Стада не шли на луг, а жалобно мычали [4],
Ложились, головы к земле склонив уныло,
И зелень свежая их вовсе не манила.
Устало пахари в поля тащили сохи,
Молчали, слышались порой глухие вздохи;
Не радуясь весне, не думая про жниво,
Волов и лошадей вели они лениво.
Не отводили глаз от Запада — оттуда,
Казалось им, вот-вот должно явиться чудо.
Крестьяне, лошадей остановив без цели,
На перелётных птиц встревоженно глядели.
Вернулся аист вновь к родной сосновой сени
И крылья развернул, как белый флаг весенний;
Полками ласточки надвинулись шумливо,
Кружились над землёй — и в клювах хлопотливо
Носили грязь они для гнёздышек; проворно
Тянули кулики вдоль заросли озёрной,
И гуси дикие носились над землёю
И с шумом падали, застигнутые мглою.
А в небе журавлей курлычет вереница,
И ночью сторожам от криков их не спится:
Так рано почему летит за стаей стая?..
Пригнала буря птиц, наверно, не простая!
Вот снова косяки прорезали туманы, —
Скворцы и чибисы — знамёна и султаны;
Белеют по холмам, проносятся по чащам, —
То кавалерия с оружием звенящим!
Полк за полком спешит, и льются снегом талым
Шеренги грозные в сверканьи небывалом;
В темнеющих лесах блестят штыки стальные,
Пехота движется, как муравьи лесные.
На север! [5] Кажется, что в эту пору жизни
Всё, всё за птицами спешит к моей отчизне,
Гонимое сюда таинственною волей.
Пехота, конница и днём, и ночью в поле;
Багровы небеса от зарева пожаров,
И вся земля дрожит от громовых ударов.
Война! Война! В Литве нет ни угла, ни чащи,
Куда бы не проник язык её гремящий.
И те лесовики, чьи прадеды здесь жили
И умирали здесь, с деревьями дружили
И слышали в лесах лишь ветер монотонный
Да диких хищников рычание и стоны,
Другого ничего не знали, не видали, —
Вдруг видят: зарево сверкает в тёмной дали,
И слышат в чаще гул случайного снаряда.
Что с поля битвы вдруг попал куда не надо,
Ломая всё кругом, зубр — бородач косматый —
Вдруг ощетинился и вздыбился, горбатый,
И, шею вытянув, стоит он подле клёна
И бородой трясёт и смотрит изумлённо
На зарево вдали, на холм, во мраке спящий;
Он слышит резкий свист гранаты в тёмной чаще;
Граната лопнула; испуганный впервые,
Зубр в ужасе бежит в чащобы вековые.
Хватает молодёжь оружье в жажде битвы,
А женщины творят с надеждою молитвы,
Все шепчутся в слезах, с восторгом умилённым:
«С Наполеоном бог, и мы с Наполеоном» [6].
Весна! Ты памятной останешься для края
Весною воинов, весною урожая.
Весна! Ты памятна, и ты цвела богато
Цветами, травами, надеждами солдата,
Полна предчувствием грядущих испытаний!
Я не забыл тебя, весна моих мечтаний!
Рождён в неволе я, с младенчества тоскую,
И в жизни только раз я знал весну такую!
У войска на пути лежало Соплицово [7],
Вели войска вожди дорогою суровой;
Король Вестфалии и Юзеф благородный
Прошли уже Литву от Слонима до Гродна.
Трехдневный отдых дан войскам Иеронимом,
Но польским воинам, усталостью томимым,
Обидным всё-таки казалось промедленье,
Хотелось перейти скорее в наступленье.
вернутьсяОдин из русских историков именно так описывает гадания и предчувствия русского простонародья перед войной 1812 года (A.M.). До настоящего времени многочисленные комментаторы поэмы затруднялись сказать, какого русского историка имеет здесь в виду поэт.
вернуться
«Порою урожая» — По единодушным показаниям современных мемуаристов, 1812 год был необычайно хлебородным в Литве и Белоруссии.
«Для песни — вдохновеньем» — ибо польская поэзия после войны 1812 года ещё целые десятилетия возвращалась к теме этой войны.
вернутьсяИ возвещён Литве кометой роковою… — Комету 1811 года широкие слои населения считали предзнаменованием войны 1812 года.
вернутьсяМицкевич говорит не про луг, а про ruń, давая следующее объяснение: «Рунь — зеленеющая озимь».
вернутьсяВ польском тексте далее следует выделенное курсивом белорусское слово «вырай», к которому Мицкевич даёт следующее объяснение:
«Вырай» означает, по существу, в народном языке осенний период, когда перелётные птицы улетают; лететь в «вырай», значит, лететь в тёплые края. Отсюда, в переносном значении, народ называет «выраем» тёплые края и вообще какие-то сказочные края, счастливые, лежащие за морем».
вернутьсяЭто вариант лозунга, популярного у поляков в 1812 году. Этот лозунг (в день рождения Наполеона 15 августа 1812 года) вывешивали в столице на транспарантах.
вернутьсяЭто была главная дорога третьей армии Наполеона, состоявшей из четырёх корпусов, под общей командой «короля вестфальского» (самого младшего брата Наполеона) Жерома Бонапарта. Одним из корпусов этой армии командовал кн. Юзеф Понятовский, главнокомандующий армией герцогства Варшавского и военный министр герцогства.