Косте захотелось погрозить шкиперу фелюги пальцем, но он вовремя подумал, что издали этот жест не разглядят или не так истолкуют.
Распахнутые берега Босфора наплывали на теплоход. Потянуло пылью, дымком, горьковатым каким-то растением, и эти запахи странно перемешались во влажном морском воздухе.
— Табаком пахнет, — вдруг сказал вахтенный рулевой, беловолосый украинец Дуленко, — у нас под Черниговом тоже так табаки пахнут.
— Ну-ну, — сказал Костя, — курил в Стамбуле злые табаки… Курил?
— Нет, не приходилось, — вздохнув, ответил Дуленко.
— И мне пока не приходилось… Ладно. Александр Андреич, давайте сюда карту Босфора.
Третий штурман неторопко вышел из штурманской рубки, пришаркивая развернутыми в сторону большими ступнями, подошел к капитану. Он был всего на год моложе Кости. Веснушки светились на его круглых щеках, а льняные волосы, на прямой пробор, ниспадали на широко поставленные глаза.
— Вот, Босфор. — Два этих слова покатились на круглых штурманских «о».
— На столике, вот здесь, расположите-ка. Будете отмечать на карте точки поворотов. Ясно?
— Ясно. Только, Константин Алексеич, лоцман по-английски, что ли, говорить будет? Команды рулевому на каком языке?
— Говорят, по-русски. Если по-английски, я переведу. А вы, my dear, напрасно английский запустили, два года как из мореходки — и уже ни-ни!
— Так я ж все в каботажке…
— Ладно. Определите место. Румели рядом. И пусть впередсмотрящий поднимет флаг о вызове лоцмана, — добавил Костя, глядя, как третий штурман неловко переступил комингс рулевой рубки.
— Вот тюлень, да? — засмеялся Дуленко.
Костя нахмурился: в общем-то, это было справедливо, и сам он о том же подумал, — но какое дело было вахтенному рулевому до того, как вахтенный штурман переступает комингс рубки? И Костя, не оборачиваясь, холодно сказал:
— Ваше дело, Дуленко, — руль, компас и курс. Остальное, до смены, вас не касается. Сколько на румбе? Держите точнее.
Это тоже было справедливо, потому что Дуленко на руле сам не свой был поболтать.
Дуленко обиженно уткнулся в компас, а Костя положил голые по локоть руки на кромку открытого смотрового окна.
Волноваться ему нельзя, он должен быть сжатым и спокойным, как пружина, как его бывший капитан Афанасий Афанасьевич Лукашкин, который поучал: «Ты будь сжат все время, как пружина, не дребезжи, а защелку — в руке. Может, всю жизнь сжатым проплаваешь, а будет какая смертельная крайность — в нужном направлении и развернешься. Понял? Капитан, который защелку в руке не держит, — не капитан».
Костя вздохнул почти вслух: все вроде бы в норме, а вот защелку в руке держать — еще не научился.
— Оба якоря к отдаче готовы, — доложил с бака боцман.
— Хорошо, — Костя снова сдвинул на затылок фуражку, снова глянул в бинокль.
«Карск» втянулся в Босфор. Впереди уже виднелись бисеринки бонового заграждения. С юга к бонам подходило большое судно. На его мачте бились два флажка: турецкий и красно-белый, лоцманский.
Костя вспомнил, как в «Ланжероне» Валька Гладышев доказывал, что Босфор — ерунда, что единственное сложное место — это боны и что турки поставили эти боны с единственной целью — навязывать лоцманов и получать за это валюту.
Костя глянул на часы. «Карск» подойдет к лоцманской станции точно в оговоренное по радио время. Можно было даже погордиться такой точностью.
Большое судно, подходившее к бонам, вырастало на глазах. Рефракция, искажавшая и поднимавшая его синеватый корпус, вдруг прекратилась, и была видна уже белая пена, вскипавшая у форштевня. Судно развернулось вправо для прохода бонов, и на его трубе сверкнула красная марка.
«Танкер. Наш. Ого! Для такой посудины скорость в узкости зело приличная. И кэп, и лоцман, видно, те еще ребята!» — подумал Костя и застопорил ход. Дизеля смолкли, и только позванивала о корпус плотная босфорская вода.
— «Иоганн Кеплер», — в бинокль прочитал название Костя, — итальянской постройки. Ученый такой был, знаете?
Третий штурман и Дуленко согласно кивнули, но глаза опустили долу.
Лоцманский бот черным пятнышком прилепился у серо-голубоватого борта встречного танкера.
Костя подошел глянуть на карту Босфора, чтобы она окончательно осталась в памяти: не бегать же за справками при лоцмане. Скажет: два часа пути заранее изучить не смог.
Изломанный, испещренный черными крапинками надписей белый Босфор, лежащий в коричневых берегах, вдруг напомнил Косте ствол полярной березы. С чего бы? «По березам соскучился — и на картах мерещатся. Или просто воображение замолотило. Волнуешься перед первым лоцманом, кэптен Баянов?»