Вот и промелькнул в праздничных красках голубой Босфор, который он прошел под проводкой своего первого лоцмана. А ведь мог бы пройти и сам.
Босфор… Изломанный ствол полярной березы… Быстро промелькнул.
И запомнилось, пожалуй, только то, что не стал он еще, Костя, железным капитаном, сжатым, как пружина. А был всего-навсего самим собой.
Костя с мостика понаблюдал, как Умеран-эффенди, поддерживаемый третьим штурманом, взбирался к штормтрапу, как блеснули на фальшборте его лаковые ботинки и как привычно, профессионально ловко стал он спускаться на палубу черного буксирчика, пыхтевшего под бортом «Карска».
Отдавали швартовы.
Красивый коренастый турок, возившийся с концами на корме буксирчика, вдруг неуверенно закричал наверх:
— Эй, русский, идем к нам, у нас якши. Идем, слезай на меня!
И тогда флегматичный третий штурман Александр Андреевич Творожков, придерживая рукой падающие на глаза льняные волосы, удивительно быстро перегнулся вниз и закричал:
— Я так на тебя слезу, что хребта не будет! Хребта не будет, понял?..
Солнце перевалило на вечер, и сизоватые тени ложились на пятнистые берега. Мраморное море стеклянно лежало впереди, а позади древняя Леандрова башня по колени забрела в воду, провожая «Карск».
1965
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Когда Сергей Баскаков поднял штору и вгляделся через стекло, рассвет уже протаял в холодном небе.
Восточный берег залива, уставленный домишками, бараками, пакгаузами и редкими многоэтажными домами, плыл совсем близко, и белесые пятна первого снега сливались с низкими облаками. По-над горой шла пригородная электричка, светила прожектором, еле слышался ее волнистый гудок, потому что окна были еще с ночи наглухо закрыты на все задрайки.
Сергей передернул плечами, открыл побольше краник водяного отопления, повернулся к умывальнику и взял мыло. До подъема было еще двадцать минут, судно спало, и даже в кают-компании не звенела к чаю посуда.
Сергей остервенело чистил зубы, выдавив на щетку чуть ли не полтюбика пасты.
Заглянул в открытую дверь третий механик Витя Епифайнен, пожелал доброго утра и остановился за спиной. Сергей покивал ему в зеркало. Витя шмыгнул облупленным розовым носом, помял в руках наподобие снежка комок промасленной путанки и сказал:
— Порошком зубы лучше чистятся, Александрыч. Чего ты за модой гонишься, пасту завел?..
Сергей отфыркнулся, разбрызгивая во все стороны мыльную воду. Витя Епифайнен отстранился, побросал с руки на руку путанку, еще раз шмыгнул носом и безразлично добавил:
— Кстати, Александрыч, у тебя вахтенный рабочую шлюпку спускать собирается… Ты ему добро давал?
Сергей прикрыл воду. Точно, заскрипел вертлюг бортовой шланговой стрелы, и вдруг, срываясь, затрещала ручная лебедка.
— Сейчас ка-а-ак уронит! — восхитился Витя Епифайнен.
Шлюпка шлепнулась в воду как раз тогда, когда Сергей прибежал к лебедке и накинул стопор. Вахтенный, перегнувшись через леера, рассматривал шлюпку. Потом перевел спокойные серые глаза на Сергея.
— Кто же шлюпку так спускает, рассолоха вы этакая! Я вам разрешение на это давал? Я спрашиваю вас или вот этот кранец? Где фалинь? Вы же ее упустите!
Вахтенный недобро глянул на Сергея, подобрал с палубы рукавицы, перебрался через леера, спрыгнул в шлюпку и протянул конец шлюпочного фалиня. Сергей выбрал его втугую, закрепил и приказал вахтенному вылезать наверх.
— Там ребята на берегу зовут…
— Вылезайте наверх, я вам сказал!
Вахтенный кое-как зацепился за край ватервейса, но подтянуться вверх по скользкому борту не смог.
— Ну что? А как же выбрались бы из шлюпки ребята?
Сергей лебедкой подтянул шлюпку вверх, и вахтенный выкарабкался на палубу.
— Я не хотел вас будить, Сергей Александрович.
— Слушайте, вы уже больше трех месяцев на борту. Без разрешения с вахты уходить нельзя. Шлюпку без разрешения спускать нельзя. Без штормтрапа людей высаживать нельзя. Без спасательных средств в шлюпке находиться нельзя. Нельзя! Это вам повторялось не единожды. В чем дело?
Вахтенный попирал палубу прочными короткими ногами в подвернутых сверху яловых сапогах, петли телогрейки на пядень не сходились с пуговицами, казенная шапка едва прикрывала его крутой, как у бычка, лоб, и Сергею стало совестно так разоряться перед ним.