ПАНФИЛЫЧ И ДАНИЛЫЧ
СОБОЛИНАЯ ЖИЗНЬ
1
Соболюшка родила трех щенков. Она перебрала их, вылизала, съела послед и запутавшегося в нем нежизнеспособного третьего щенка. Весь день она отдыхала, а вечером пришла в беспокойство и начала перетаскивать щенят в другое гнездо, но рысь встретила ее на дороге, и соболюшка вынуждена была бросить щенка, спасаясь от гибели, С оставшимся у нее единственным щенком соболюшка ушла в россыпь.
Мох, птичий пух, обрывки мышиных шкурок, сладость материнского молока и тепла, жесткие нападения блох, клещ, набухавший в правой мышке, державшийся так крепко, что первое время соболюшка не могла оторвать его языком и даже перестала замечать, – вот признаки бытия, окружавшие щепка вначале. От клеща оп испытывал недостаток сил, у него повышалась температура, но клещ надулся в крупный катыш, и соболюшка его раскусила.
2
Развивался и рос соболь очень быстро.
Осенью он уже самостоятельно бегал по окрестностям каменистой щели, по высокотравной колодистой гари и папоротниковым сырым полянам и сам додавливал замученных матерью мышей.
Однажды он нашел скопление жуков под большой колодиной между полуотвалившейся корой и осклизлым боком. Жуки скопились на зимовку. Он стал хватать жуков зубами по одному, а потом полной пастью, и глотать в спешке, едва переломав, потом стал прожевывать. Расползавшихся сонных жуков старался удержать и придавить лапами.
От удовольствия охоты и вкуса пищи он уркал и судорожно подрагивал своим гибким и круглым телом.
Жуки хрустели, переламываясь, царапали пасть и кусали соболю невзначай язык и губы. Потом они стали ему противны, он поблевал немного черно-белой кашицей, выбрался из-под колодины и поправил вкус незрелой, успокаивающе кислой брусникой.
Одним из последних жарких осенних дней, лежа в сыроватой тени папоротников, соболь почувствовал, что рядом кто-то есть. Куча земли, прохладной и нежной, на которой он устроился после того, как перегрелся солнцем на горелой валежине, оказывается, медленно вырастала. Наверху мелькали залпы зернистой земли, показывалась загребающая лапа с кривыми когтями. Потом появилась голова без глаз, с большими выгнутыми зубами. Короткая шерстка зверя была усыпана свежей землей. Зверь этот очень медленно, мелкими толчками отгребая и сдвигая землю, вылез весь и медленно сплыл вниз по насыпи.
Нос зверя возбужденно подергивался: видно было, что ему нравится наверху и тут он редко бывает, этот нос.
Ветерок сносил запахи от соболя, а крот – ветра, должно быть, не понимал – не привык к избытку запахов у себя под землей.
Соболь уже несколько раз приподнимался на пружинивших под ним лапах, желая и не решаясь броситься на меньшего по размерам зверя, бывшего, по всей вероятности, просто крупной мышью, только с непривычным для мышей запахом свежей, сырой, холодной, глубинной земли.
Прыгнув, соболь сбил зверька с кучи, успел укусить за голову, но, встретив необыкновенную для мышей силу и крепость черепа, отскочил и принял позицию обороны и недоумения.
Крот поднял вверх слепую морду и лапой поправлял укушенную голову.
Он пытался бежать и крутился на месте, не находя пути в нору, всегда надежно укрывавшую его твердую сплющенную голову, его гибкое, мощное, умелое под землей и не защищенное на поверхности тело.
Крот уловил сквозь запах крови дыхание прохладной кучи мягкой земли, слепо повернулся к ней и опустился на лапы, но снова поднялся и закричал в страхе перед невидимой опасностью. Он наугад отмахивался от невидимого врага, защищая голову когтями, тесно сжатыми в костяные лопатки.
Соболь обежал крота, ловко схватил его за шею у самого черепа и два раза укусил.
Механически двигавшаяся костяная лопатка кротовьих когтей разорвала соболю шкуру на шее.
Побежденный наконец затих, а победитель все стоял над ним, высоко изогнувшись, и переменил боевую позу только тогда, когда крот обмяк и свернулся без движения.
Соболь чутьем нашел самую тонкую кость в кротовьем черепе, прогрыз ее и вылизал сначала небольшой теплый и жирный мозг.
Ел он крота урывками, отходил недалеко за травой и ягодами и снова охотничьей походкой приближался, скрадывая остатки жертвы, снова совершал прыжок, топорща усы, раскидывая лапы и сдерживая рычание, но, принимаясь есть, укладывался уже в уютный комок.
От крота остались только крепкие фаланги передних лап с когтями, приспособленными для рытья подземных ходов, а не для войны, крепкий пустой череп с зубами, страшными лишь для медлительных сладких червей да неподвижных и жидких под скорлупой куколок, и местами порванная, вывернутая наизнанку, мехом внутрь, спущенная чулком шкурка.