— Даже с того света дорогой мой супруг помогает нам зарабатывать деньги, — говорила она по временам Жиго, наклонясь к окошечку кассы, но тот ничего не отвечал, а все разглаживал десяти- и двадцатипенгёвые бумажки да складывал мелочь столбиками.
Одним словом, покойник давал прекрасный доход. Однажды вечером, после закрытия паноптикума, госпожа Розалия сидела за плетеным столиком в саду, пересчитывала деньги, ловко заворачивая столбики монет в бумагу. Жиго раскачивался на стуле, праздно опустив руки на колени, и вдруг сказал:
— Вот это я понимаю, хозяин! Настоящий хозяин! Даже после смерти он прекрасно руководит фирмой.
По лицу Розалии разлилась счастливая улыбка, слегка затуманенная облаком озабоченности.
— Не хвалите солнце, когда оно уже заходит, — бросила она ему. — Наш покойник уже теряет свою силу… Понимаете, Жиго? Посетителей меньше стало.
В последующие вечера кассовый баланс явно свидетельствовал о постепенном снижении притягательности покойного Шрамма. И однажды, во вторник, Розалия, закрыв глаза, сказала Жиго:
— Идем ко дну, Жиго!
В среду она подошла к восковому супругу, молча постояла перед ним, а потом бросила ему прямо в лицо:
— Ну? Что будем делать с тобой, Бодог? Капут?!
В воскресенье дела шли несколько лучше, что было вполне естественно и не возбудило слишком больших надежд у Розалии, а в понедельник… В понедельник хозяйка сказала сердито:
— Уважаемый покойник сегодня не заработал ни гроша. Если так пойдет и дальше, то я совсем не уверена в его будущем.
Последующие дни были днями агонии перед вторичной кончиной покойного Шрамма. А тут еще прибавились нападки печати: прочитав в газете статью под заглавием «Восковой труп в роли новогоднего поросенка»[26], госпожа Розалия почувствовала, что вся кровь бросилась ей в лицо, — а крови у нее было много и очень красной. Соседи тоже начали возмущаться, критикуя поступок Розалии (поговаривали об оскорблении памяти усопшего), а между тем некоторые из них уже по два раза ходили смотреть воскового Шрамма. Таким образом, дело шло к тому, что Бодог должен был ретироваться в кладовую, где хранились вышедшие из моды убийцы, императоры со сломанными ногами, разоблаченные фашистские диктаторы, позабытые государственные деятели и прочий хлам.
Но для господина Бодога Шрамма еще не наступило время почить с миром: судьба его еще не завершилась, или по крайней мере не завершилась окончательно.
Однажды вечером, когда в паноптикуме было уже совсем мало народу и разве только какая-нибудь заблудившаяся парочка бродила, рассеянно рассматривая экспонаты, к окошечку кассы подошел человек такого огромного роста, что даже госпожа Розалия, несмотря на привычку к выставленным в ее заведении чудищам, была повержена в изумление этим одетым во все кожаное великаном.
Этого человека можно было смело назвать кожаным чудовищем: он был с ног до головы одет в кожу, совершенно новую и издающую ужасающий запах. На ногах у него были сапоги до колен, далее следовали брюки из коричневой кожи, исчезавшие под полой кожаной куртки с поясом. На голове у него была кожаная фуражка, точно такая, как у летчиков. Вся эта кожа скрипела при каждом его движении, а исходящий от нее крепкий запах заглушил даже затхлую вонь, доносившуюся из дверей никогда не проветриваемого паноптикума.
У кожаного великана все было гигантским: руки, ноги, рот и зубы, глаза под опухшими огромными веками, похожие скорее на бычьи, чем на человеческие, причем на глаза возбужденного, жаждущего самки быка. Голос же у него был такой оглушительный, что по сравнению с ним все остальное начинало казаться не таким уж страшным.
— Это здесь показывают восковую обезьяну? — гаркнул он в окошечко кассы.
Жиго, так как в тот день он сидел в кассе, услышав этот рев, высунул с любопытством из оконца свою маленькую головку с красными патлами.
— На какую обезьяну имеете вы честь намекать?
Кожаный гигант опять взревел:
— На какую обезьяну? Разве в этой мертвецкой так уж много обезьян?
Жиго поднял на великана свой грустный взгляд.
— Сейчас, — сказал он задумчиво, — во всяком случае, на одну больше, чем обычно.
Слова Жиго ошеломили кожаного великана, он выпрямился во весь рост, выпятил грудь, кожа на нем так и скрипела. Потом он сделал такое движение, как будто хотел одним рывком поднять на воздух будку с кассой. Однако он ничего подобного не совершил, а только разинул рот, словно искал одно-единственное слово, которым хотел уничтожить весь мир, затем смачно плюнул на пол и заорал в окошечко кассы:
26
В Венгрии под Новый год дарят на счастье шоколадных или фарфоровых поросят. —