— Иудей!
Он крикнул это одно-единственное слово, не прибавив к нему никаких эпитетов, чтобы оно увесистым камнем упало на красноволосую голову. И это голое слово прокатилось по каменному полу вестибюля паноптикума, вызвав раскатистое эхо.
Тут выступила на сцену хозяйка балагана и, подбоченившись, так посмотрела на великана, будто собиралась сказать ему что-то такое, от чего даже этот гигант станет перед ней сущим карликом. Но достаточно ей было лишь раз взглянуть на этого чудовищного самца, как она сразу утратила весь свой воинственный пыл. Она начала беспокойно двигаться, топтаться на месте, даже покраснела. Какие чудеса творит природа! Розалия смущенно затеребила поясок своего платья в черный горошек, кончики ушей у нее запылали, что означало неожиданно вспыхнувшее в ней влечение к мужчине.
Вдове Бодога Шрамма было уже под пятьдесят, но заливший ее жир не давал выдохнуться ее чувствам. В глазах у нее еще сверкал задорный блеск, который и в темноте является путеводной звездой для мужчин и даже в самых разочарованных зажигает свет надежды. Она с таким достоинством выпячивала вперед свою огромную грудь, как будто предлагала бедным одиноким мужчинам склонить на нее, как на подушку, свою усталую голову.
— Что вы! — воскликнула Розалия. — Какой он еврей?! Разве тогда бы я держала его у себя? — И она улыбнулась многообещающей улыбкой.
Улыбка произвела впечатление. Кожаный великан засопел, выдохнув воздух с таким шумом, как будто прочищал душу от злости. Этот вздох (если это можно назвать вздохом!) вихрем обрушился на голову госпожи Розалии, взлохматил накладные косы и обдал ее смешанным запахом водки и кожи.
— Я прочитал в газете об этом восковом мертвяке, — еле выговорил кожаный великан.
Розалия кивнула головой.
— О боже! Восковой мертвяк! Что за выражение! Уж эти мне журналисты! Вы, конечно, читали статью о Шрамме, об основателе этого учреждения?
— Вот именно, прошу покорно. О нем. Об этом доходном покойнике, черт его побери! И еще о его дорогой вдовушке, которая выжала из покойника детишкам на молочишко.
— Как вы смеете, сударь? — вскинулась Розалия. На самом же деле ее куда больше злило присутствие Жиго, при котором надо было делать вид, будто ее возмущают слова кожаного великана. — Как вы можете говорить такое? А вообще-то, «дорогая вдовушка» — это я.
— Да что вы? — заревел кожаный великан. — Значит, это вы — та замечательная вдова. Да мне просто повезло, честное слово! Сегодня утром, читая эту статью, я тут же подумал: великий господь создал эту вдовушку прямо как по заказу для тебя, Лайош Кланица (так меня зовут, целую ваши ручки!), и ты должен пойти посмотреть на нее, на эту вдовушку. Но, к сожалению, я смог прийти сюда только так поздно, чтобы полюбоваться на вас, дорогая вдовушка, потому что был занят в манеже, обучал нашу молодежь из левенте[27] верховой езде, так как я там инструктор, изволите знать… Но это просто чудесно, что я имею честь разговаривать именно с вами, милейшая вдовушка.
Лайош Кланица находился под легкими парами палинки, которая его слегка покачивала и заставляла жестикулировать сильнее обычного. Жиго сжался в комочек в самой глубине кассы, он молчал, как человек, которого уже ничем нельзя удивить в этом мире..
— Но я настаиваю на своем, — продолжал заплетающимся языком Лайош Кланица. — Раз уж я здесь, то не хочу упускать случая взглянуть на покойного. Человеку редко доводится увидеть такое, черт возьми!
Розалия охотно предоставила себя в полное распоряжение инструктора левенте, может быть, даже слишком охотно. Когда они, объятые духовной близостью, скрылись за красной занавеской, висящей перед входом во внутренние залы паноптикума, оставляя за собой запах палинки, кожи и воркующий смех, Жиго стали мучить тяжелые предчувствия. Он отлично знал безграничную способность хозяйки на всякие проделки, особенно если дело касалось мужчины, да еще такого крупного, как этот.
Уже давно было пора закрывать паноптикум. Жиго подсчитывал выручку. Он по привычке складывал мелочь столбиками, разглаживал бумажки. Покончив с этим делом, он прочитал газету, потом стал зевать и потягиваться. Позевывая, он наигрывал пальцами какой-то марш на нижней губе. Потом он вышел из будки, постоял немного, потянулся, несколько раз прошелся по вестибюлю, остановился у плюшевой занавески и прислушался. Тишина. Полная тишина. Может быть, они поднялись на второй этаж? Но тогда был бы слышен скрип деревянных ступенек.