— Что я сказал? — спросил Вантцнер, больше всего на свете любивший слушать, как цитируют его собственные слова.
— Драгоценный господин главный советник оказал мне высокую честь, изволив заметить следующее: «Вы, Розенберг, как умный человек, должны понять, что не могу же я поручить ухаживать за львом еврею». А я, изволите знать, действительно неглуп. Сначала я, правда, немножко задумался над тем, почему же все-таки еврей не может обслуживать льва, но потом все же понял, что это совершенно невозможно, что это просто абсурд: не в таком мире живем мы, чтобы еврею можно было поручать льва. Да о льве и говорить излишне: даже тигра, даже слона или леопарда, даже, прошу покорно, рыси нельзя поручать еврею. Самое большее, что еврею можно поручить, так это пони, но не больше того. Пони — это максимум!
Флориана Вантцнера очень рассмешили слова Абриша Розенберга, круглый живот господина главного советника так и колыхался от смеха.
— Ну, Розенбергер, что я вам всегда говорю? — спросил он между двумя приступами раскатистого смеха.
Розенберг испуганно посмотрел на него.
— Я должен перечислить все? Разве могу я пересказать все то, что вы мне говорите?
— Не притворяйтесь дурачком, Розенберг. Скажите лишь, как я обычно делю зверей. Мне хочется послушать!
Повелительный голос Вантцнера был так громок, что даже Фрици перестал пить молоко и поставил красную кружку на стол.
Розенберг скорчил кислую мину.
— Ах, вы этого от меня хотите? Ну что ж, хорошо! Я могу сказать. Только прошу вас поверить мне, что у вас бывали идеи и получше этой. Я-то уж знаю, что у господина главного советника каждую минуту рождаются замечательные идеи, они так и сыплются у вас. Я еще никогда в жизни не встречал такого остроумного человека, как господин главный советник, с вами целый день только и делаешь, что смеешься. Разве это была не замечательная мысль — послать меня к Сиаму, чтобы подпилить ему ногти? Или, например, когда вы меня заставили сесть на велосипед Фрици и проехаться на нем между двумя рядами хохочущих детей? Драгоценнейший господин главный советник при этом хлопал в ладоши и кричал: «Розенберг, Розенберг, как ты себя чувствуешь в шкуре обезьяны?» Что и говорить? Господин главный советник, к сожалению, всегда полон всяких идей.
— Что ты там болтаешь? — ударил Вантцнер по столу. — Говори о том, что у тебя спрашивают!
— Так точно, слушаюсь! — быстро ответил Розенберг. — Сейчас и до этого дойду, только умоляю вас, не торопите меня. Я иногда увлекаюсь, отхожу от темы, но зато всегда нахожу обратный путь к самому существенному. Да вы и без объяснений изволите знать меня… Одним словом, драгоценнейший господин главный советник однажды сказал мне: «Ты, Розенберг, не только большой дурак, но еще и еврей. Поэтому я тебе сейчас скажу нечто, что ты должен очень хорошо запомнить: с сегодняшнего дня ты будешь ухаживать только за зверями-евреями, понятно это тебе?»
— Вот, вот! — поддакнул Флориан Вантцнер.
— Я, конечно, не понял господина главного советника, да и как могу я следовать за течением таких замечательных и глубоких мыслей, которые каждый момент, как пузыри на луже, возникают в драгоценнейшем мозгу господина главного советника? Поэтому я стоял молча и думал: что это значит — еврейский зверь? Тогда вы и изволили сказать мне: «Слушай, Розенбергерер (вы всегда милостиво изволите удлинять мою фамилию), даже ты можешь сообразить, что если бы у льва была религия, то он мог бы быть кем угодно, только не евреем. Ты согласен с этим, Розенберг, или нет?» Тогда я расшаркался и ответил тихо и очень почтительно — я был очень испуган, — что, мол, согласен, безусловно, согласен, даже считаю это вполне естественным, что иначе и быть не может. Тогда вы, драгоценнейший господин главный советник, вытащили из кармана бутылку, глотнули из нее раз, другой и продолжали: «Я надеюсь, Розенберг, что ты согласишься и с тем, что если бы у тигра была религия, то он мог бы стать кем угодно, но только не евреем?» Вы правильно понадеялись на это, так как я и с этим согласился, а вы опять потянули из бутылки, так что у вас даже кадык запрыгал, ну прямо как лифт на улице Мурани в доме номер двадцать семь, все вверх и вниз, вниз и вверх.
— А ты что на это ответил? Ха-ха-ха! — хлопнул себя по коленям Флориан Вантцнер, так и заливаясь смехом.
Ему ужасно нравилось, что Розенберг помнит так хорошо все подробности, а выпитое вино еще больше увеличивало хорошее настроение главного советника.
— А что я мог ответить? Я сказал: «Будьте здоровы, драгоценнейший господин главный советник. Как это вы даже могли спросить такое, согласен ли я? Я никогда, ни на один момент не мог бы даже надеяться, что тигр, имей он религию, стал бы вдруг евреем. Я должен откровенно вам признаться, что при своем узком кругозоре я никогда не мог бы задаться такой мыслью — установить, у какого зверя какая может быть религия. Я как-то никогда об этом даже не думал». Тут вы изволили перечислить половину зоопарка — слона, леопарда, рысь, дикую кошку, ягуара, орла, питона, кита, белого медведя — и вполне убедительно разъяснили мне, что ни один из них, будь у него религия, не мог бы быть евреем. Тогда у вас уже, прошу покорно прощения, язык несколько заплетался, так как вы изволили выпить за здоровье каждого зверя из той же самой бутылки. Вы даже несколько пошатывались, если вообще разрешено признать, что такой благородный господин может стоять нетвердо на ногах. И тогда вы, драгоценнейший господин главный советник, сказали мне по-немецки: «Na, was sagen Sie, Herr Rosenberg?»[28], потом еще разок глотнули, может быть как раз потому, что время подходило к полудню. Я подумал про себя, какой вы гений и насколько вы правы, и хотел уже отправиться по своим делам, как вы изволили меня задержать и продолжали свои объяснения следующим образом: «Видишь ли, Розенбергерка (именно так вы меня тогда назвали), лев — благородное животное, династическое, царственное, сильное и высокопоставленное, значит, лев не может быть евреем. Слон — классическое животное, историческое, храброе и огромное. Поэтому он тоже не может быть евреем. Барс — животное героическое и ловкое, одним словом барс. И он тоже не может быть евреем. Я скажу тебе, Розенбергерка, какие животные — евреи. Во-первых, кенгуру, потому что у него есть сумка, в которой он носит всю свою семью. Во-вторых, жираф. Это тоже еврейское животное, так как всегда высоко носит голову на длинной шее, к тому же он очень любопытен. Попугай тоже еврейская птица, достаточно посмотреть на его клюв. А потом прими к сведению, Розенберг, что крокодил тоже еврейское животное, так как целый день валяется на солнце и никогда не работает. Но есть еще одно еврейское животное — пони, потому что, с какой стороны на него ни посмотри, это неполноценное животное, недоразвившаяся лошадь. Ты меня понял, Розенберг?» Так изволили вы мне тогда заявить. А потом вы еще раз приложили бутылку к своим драгоценнейшим устам, потянули из нее и оказали мне честь на меня опереться, а я подпер вас и заметил: «Сказать, что я просто понял, это значит мало сказать. Каждое слово понял я, драгоценнейший господин главный советник. А теперь извольте пойти со мной в контору и прилечь там немного на диван. Совсем излишне, чтобы все видели, будто драгоценнейший главный советник с самого утра так утомился от работы, что на ногах стоять не может. Еще кто-нибудь, не дай бог, подумает, что вы изволите быть еврейским крокодилом, а это уже совсем излишне». Вы, я помню, написали по этому поводу монографию, даже название ее я помню: «Расовые признаки неполноценности в животном мире. Автор Флориан Вантцнер». В этой монографии у вас все изложено чрезвычайно подробно и научно. Излишне говорить, что я тщательно прочитал вашу монографию, чтобы бог меня сохранил от такого несчастья — перепутать еврейское животное с нееврейским. Иначе большая беда может случиться.