– Хорошо. Пойдемте в дом. Но ваши… сопровождающие останутся здесь. – В моем голосе прорезаются стальные нотки.
Незнакомец кивает своим людям, и они замирают на месте. Я разворачиваюсь и иду к дому, чувствуя его взгляд на своей спине. Нужно как можно скорее закончить этот кошмар. Собраться с мыслями. Провожу его в гостиную.
– Садитесь, – сказала я, указывая на диван. Он сел, а я осталась стоять, скрестив руки на груди. Это был мой способ защититься, создать барьер между нами.
– Меня зовут Лазарев Сергей. – представился мужчина.
– Не могу сказать, что мне приятно. – огрызнулась я.
– Я понимаю, что вы в шоке, – начал он, его голос звучал уверенно, но в то же время с нотками сожаления. – Но мне нужно, чтобы вы выслушали меня. Я не пришёл сюда с намерением вас напугать.
– Напугать? – переспросила я, не веря своим ушам. – Вы пришли и заявили, что вы отец моих детей! Как вы думаете, что я должна чувствовать?
Он вздохнул, как будто собирался сказать что-то важное.
– Я знаю, это звучит безумно. Но есть вероятность, что они мои.
– Вероятность? – усмехнулась я, но в голосе не было ни капли веселья. — Какая, черт возьми, вероятность?
– Два года назад мы с женой готовились к процедуре ЭКО. Я сдавал биоматериал. В клинике произошла ошибка, и мой образец попал в банк доноров. Есть предположение, что этим образцом воспользовались вы.
– И вы решили, что это достаточное основание, чтобы вот так ворваться в мою жизнь? – Я старалась говорить спокойно, но голос дрожал.
– Я долго сомневался, – ответил он, глядя мне прямо в глаза. – Но я должен был узнать. Я имею право знать.
– Право знать? – повторила я, чувствуя, как гнев медленно закипает внутри. – А я имею право на спокойную жизнь! На то, чтобы растить своих детей в уверенности, что у них есть только одна мать! Вы понимаете, что вы натворили? Вы перевернули мой мир с ног на голову!
Он молчал, опустив взгляд. Казалось, он действительно осознает масштаб содеянного. Но это не смягчало моего гнева.
– Что вы предлагаете? – спросила я, стараясь держать себя в руках. – Что вы хотите?
– Я хочу сделать тест ДНК, – ответил он, подняв глаза. – Я просто хочу знать правду.
– Нет! Мои дети не будут делать тест ДНК! – категорично заявляю я.
– И что тогда? – выпалил он, в его голосе впервые прозвучало раздражение. – Вы просто будете игнорировать эту возможность? Жить в неведении?
– Неведение – это блаженство, – парировала я. – И я предпочту жить в блаженном неведении, чем позволить вам разрушить жизнь моих детей.
– Я не хочу ничего разрушать! – воскликнул он, вскакивая с дивана. – Я просто хочу знать! Это мое право!
– Ваше право? – ядовито повторила я. – Вы потеряли это право, когда решили ворваться в мою жизнь с этим абсурдным заявлением! Вы не подумали о моих правах? О правах моих детей?
Он замолчал, тяжело дыша. Я видела, как он борется с собой, пытаясь сдержать гнев.
– Мне необходимо знать, мои ли это дети.
– Ничем не могу помочь.
Тишина повисла в воздухе, густая и давящая. Я чувствовала, как бешено колотится сердце, готовое вырваться из груди. Он смотрел на меня, и в его глазах я видела отчаяние, смешанное с упрямством.
– Вы не понимаете, – наконец проговорил он, голос его звучал приглушенно. – Я не могу просто так уйти. Это… это слишком важно.
– Важно для кого? – огрызнулась я. – Для вас? Для вашей жены? А что насчет меня? Что насчет моих детей?
Он провел рукой по волосам и нервно огляделся, словно искал выход. Его взгляд метался по комнате, цепляясь за предметы, словно в надежде найти в них подсказку, оправдание, что угодно, лишь бы избежать ответа. Но в комнате были только мы, наши тени, вытянувшиеся в зловещей тишине, и невысказанные обвинения, витающие в воздухе, как ядовитый туман.
Я ждала. Ждала, когда он наконец признает очевидное, когда перестанет прятаться за словами о важности и необходимости. Ждала, когда он увидит во мне не просто женщину, а мать, чья жизнь и жизнь ее детей висит на волоске из-за его эгоизма.
– Я понял, сколько вы хотите?
Его слова, словно пощечина, обожгли меня. Все мои надежды, все мои ожидания рухнули в одно мгновение. Он не видел во мне человека, он видел лишь проблему, которую можно решить деньгами.
– Вы думаете, все можно купить? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подступает ком. – Вы думаете, жизнь моих детей имеет цену?
Он молчал, опустив голову. Казалось, он и сам понимает всю низость своего предложения, но гордость или страх не позволяли ему признать свою ошибку.
– Убирайтесь, – прошептала я, с трудом сдерживая слезы. – Убирайтесь и никогда больше не появляйтесь в моей жизни.
Он поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на раскаяние. Но было слишком поздно. Слишком много было сказано, слишком много сломано.