Все эти трактовки в высшей степени уместны. Они в той или иной степени сопряжены с понятиями «миф» и «архетип». Хань Шаогун в «Папапа» пытается постичь жизнь посредством мифа. Он стремится к деперсонализации, к неслучайному, а потому в поисках прообразов обращается к истории, литературе, мифологии. Эти поиски и наблюдения за жизнью крестьян во время «культурной революции» приводят его к идее цикличного, замкнутого времени, вечно возвращающегося к своим истокам. Своеобразным эпиграфом к повести «Папапа» может служить короткий, всего в несколько строк, рассказ X. Л. Борхеса «Тема». Цезарь, увидев своего любимца, а возможно и сына, среди нападавших на него с кинжалами людей, восклицает: «И ты, сын мой!» Борхес, напомнив, что этот патетический возглас был воспроизведён Шекспиром и Кеведо, замечает, что «судьба охотно повторяется в вариантах и параллелях». Поэтому слова Цезаря повторились уже совершенно в иное время и в иной среде, девятнадцать столетий спустя, когда в провинции Буэнос-Айрес «на одного гаучо набрасываются с ножами его собратья. Упав, он узнаёт среди них своего крестника и говорит ему с незлобным упрёком и спокойным удивлением: „Ты-то… зачем?“ Его убивают, а он и не ведает, что умирает, дабы история повторилась».
В повести «Папапа» Хань Шаогуна отчётливо развёрнуты тема симметрии времени и пространства, идеи двойника и циркулярного времени.
Обитатели выдуманного Хань Шаогуном мира повести «Папапа» — представители некой примитивной, очень изолированной культуры, живущие высоко в горах, «прямо на облаках», в деревне Цзитоучжай (Куриная голова). Они потомки мифического Синтяня, того самого, который ударом топора разделил Небо и Землю, но, спасая мир от хаоса, остался без головы, «и тогда его соски превратились в глаза, а пупок в рот». Центральный персонаж повести — Бинцзай — физически и умственно неполноценное существо, которое бессвязно лепечет только «…мама» («плохое») да «папапа» («хорошее»). Его мать-повитуха с помощью обычных домашних ножниц «скроила» не одно поколение жителей горной деревушки. Но сама, расплачиваясь за прошлые грехи, произвела на свет лишь Бинцзая — «кусок плоти», не-человека, или не-до-человека. Жители деревни то видят в Бинцзае причину всех бед и собираются принести его в жертву злому духу, то, напротив, поклоняются как святому. Когда после столкновений с жителями деревни Цзивэйчжай (Куриный хвост) они решают «преодолеть горы, дойти до других мест и обрести там что-то новое», в путь отправляются только молодые и сильные, а старики и больные принимают яд. Бинцзай остаётся в живых и неизвестно откуда вновь появляется среди соплеменников, сидит перед ними совершенно голый, вращает веткой поток солнечного света, отражающийся в горшке с водой, и радостно кричит: «Папапа».
Хань Шаогун понимает время как «вечное возвращение» примитивной культуры, восходящее к мифу и архетипу, где события повторяются с фатальной неизбежностью. «Наша земля — простая ошибка, неуклюжая пародия. Зеркала и деторождение отвратительны, поскольку приумножают и узаконивают эту ошибку», — повторял Борхес не раз в своих произведениях.
Мо Янь — один из немногих китайских писателей, которым удалось завоевать поистине всемирное признание. Его произведения «Красный гаолян», «Большая грудь, широкий зад», «Страна вина», «Устал рождаться и умирать» популярны среди читателей по всему миру. Однако повесть «Прозрачная красная редька», опубликованная в 1985 г. и считающаяся одним из ярких достижений литературы «поиска корней», не так широко известна, хотя является одним из ключевых произведений писателя.
Прозрачность, изящество, филигранность стиля; чувства героев, переливающиеся звуками, красками, вкусами; объёмность каждой детали — всё это указывает на соотнесённость литературных экспериментов Мо Яня с сюрреализмом. Под влияние сюрреализма в своё время попали писатели, открыто заявлявшие о симпатиях к этому направлению, а также те, кто, возможно, до конца не осознавал или остерегался осознавать его воздействие. Многие китайские писатели конца прошлого века активно использовали выработанные сюрреализмом постулаты и критерии: алогичность, иррациональность, превалирование фантастического начала, автоматическое письмо, чудесное, объективная случайность, грёзы, безумная любовь, революция.
И если те или иные приёмы сюрреализма — в частности, автоматическое письмо — можно упрощённо назвать «творчеством с закрытыми глазами», то повесть Мо Яня «Прозрачная красная редька» и другие более поздние произведения писателя — это своего рода инвариант «творчества с закрытым ртом», в молчании, позволяющем до предела обострить иные способы восприятия окружающего мира. Такой стилистический приём в определённом смысле позволяет говорить о радикализации сюрреалистической техники автоматического письма.