Он долго стоял там, приходя в восторг, когда кто-нибудь из любителей сшибал фигурку стражника или кюре, двух представителей власти, внушавших старику инстинктивный страх. Потом вернулся в кабачок, освежился стаканом сидра. Час был поздний, уже смеркалось. Кто-то из соседей напомнил ему:
— К ужину опоздаете, отец.
Старик побрел домой. На землю неспешно спускались теплые весенние сумерки.
Подойдя к ферме, он взглянул на освещенное окно, и ему показалось, что в комнате два человека. Изумленный, он остановился, потом вошел и увидел за столом, на месте, где прежде сидел его сын, Виктора Лекока, перед которым стояла миска с картофелем.
Глухой круто повернулся, словно собираясь уйти. На дворе было уже совсем темно. Селеста вскочила и крикнула:
— Скорее, отец! Нынче у нас хорошее рагу — праздник ведь.
Он машинально подчинился и сел, поочередно оглядев мужчину, женщину и ребенка. Затем по обыкновению медленно принялся за еду.
Виктор Лекок чувствовал себя, как дома: болтал с Селестой, сажал малыша к себе на колени и целовал. Селеста подкладывала ему еду, доливала стакан и с довольным видом поддерживала разговор. Папаша Амабль следил за ними пристальным взглядом, хотя слов и не слышал. Поужинав — к еде он еле притронулся: так горько было у него на душе, — он поднялся, но не полез на чердак, как обычно, а распахнул дверь во двор и вышел в поле.
Когда он ушел, Селеста забеспокоилась и спросила:
— Чего это с ним?
Виктор равнодушно отозвался:
— Полно тебе. Устанет — вернется.
Она захлопотала по хозяйству, перемыла тарелки, смахнула со стола. Тем временем мужчина спокойно разделся и нырнул в глубокий мрачный закоулок, где она раньше спала с Сезером.
Дверь во двор опять распахнулась — возвратился папаша Амабль. Войдя, он осмотрелся, словно принюхиваясь на манер старого пса. Он искал Виктора Лекока. Не обнаружив его, взял на столе свечу, направился к темной конуре, где умер его сын, и увидел там мужчину. Тот уже спал, вытянувшись под одеялом. Глухой тихо повернулся, поставил свечу и снова вышел.
Селеста кончила работу, уложила ребенка, прибралась и ждала лишь возвращения свекра, чтобы улечься рядом с Виктором.
Она сидела на стуле, свесив руки; глаза у нее слипались.
Старика все не было, она раздраженно заворчала:
— Дармоед старый! Из-за него свечи на целых четыре су сгорит.
Виктор отозвался с постели:
— Он уже больше часа на улице. Сходи-ка взгляни — может, на скамейке у крыльца задремал.
— Ладно, — ответила она, встала, взяла свечу и вышла, приложив руку ко лбу — так в темноте виднее, Нигде никого не было — ни у дверей, ни на скамье, ни возле навозной кучи: старик имел привычку посиживать там для согрева.
Она уже собиралась вернуться, как вдруг нечаянно глянула на большую яблоню у ворот фермы и заметила на уровне своего лица две ноги, мужские ноги.
Она завопила:
— Виктор! Виктор!
Он выскочил в одной рубахе. Говорить Селеста не могла и только указала ему рукой на дерево, а сама отвернулась, чтобы не видеть.
Ничего не понимая, он взял свечу, осветил дерево снизу и разглядел в листве папашу Амабля, висевшего на недоуздке почти у самой верхушки.
К стволу была прислонена лесенка.
Виктор сбегал за садовым ножом, взобрался на яблоню и перерезал ремень. Но старик уже окоченел, язык вывалился у него изо рта, и лицо искажала жуткая гримаса.