Он еле разогнул руки-ноги, не с первой попытки оторвал себя от мерзлой фанеры, поднялся и заковылял к люку. К чуланчику не стал даже подходить, потому что никого там почувствовал. И оказался прав: девчонки сидели на корточках возле Лешака, смачно вгрызаясь в руки сторожа. Твари подняли на него светлые, с багровым отблеском глаза, но жуткой трапезы не прекратили. И не набросились. Отчего? Чуют в нем неживого? Или своего...
Кузьмич растянул в улыбке губы. Это далось ему еще тяжелее, чем оторвать себя от промерзшей стены на чердаке и спуститься вниз.
-- Кушайте... на здоровье... -- проговорил он и потянулся к углу печки.
Кузьмич мог бы и с закрытыми глазами найти в своем с душой отстроенном доме любую вещь. Поэтому споро, не глядя, нащупал топорик для лучины. И без тени сомнений метнул его в светлую головенку с прядкой, вымазанной кровью сторожа. Тварь завалилась навзничь. Вторая не обратила на это внимания, вытянула сухожилие и попыталась перепилить его длинными зубами. Кузьмич наступил на хрупнувшую под его ногой грудь убитой, выдернул топорик, хекнул и развалил башку "сестричке". Отошел на шаг назад и с недоумением уставился на кровавое дело своих рук. А потом задохнулся от уколов страха и омерзения в подреберье: из оскаленных пастей хлынула, пузырясь, темная жижа с кусочками кожи и мяса Лешака. Тут же горла обеих тварей дернулись, послышался жуткий смех.
Как случалось и раньше в особые моменты, Кузьмич не стал долго раздумывать. Если уж нельзя убить, то можно попробовать сжечь. Конечно, вместе с собой. Он еще сорок лет назад приучил себя к мысли, что нужно быть готовым к смерти в любой момент.
Слух уловил, что открылась дверь в сени. В густой, жаркий воздух кухни ворвался ледяной сквозняк. Кузьмич не поднял на вошедшую глаз, только подумал, что эта Маша появилась как нельзя более кстати. Сейчас они все вместе полыхнут... Очистят мир...
Эх, нужно было действовать немедленно!.. А Кузьмич глянул на Машу. И не смог пошевелиться.
Невесткина одежка на ней сползала лохмами, открывая пыльное рваное тряпье. Рыжие кудри темнели, серые глаза заливала ночная чернота.
"Пай-ри!" -- пронеслось в мыслях Кузьмича.
Зарубленные твари поползли к ногам лже-Маши, забрались под рваный, местами прожженный подол. Кузьмич опустил взгляд на багровые следы на светлом линолеуме, потом снова впился зрачками в лицо той, которая все-таки добралась до него. Через сорок лет смерти.
***
Именно столько лет назад в Афгане он услышал это поганое слово "пай-ри" от каптерщика Федьки, похожего на таджика, маленького ростом, но верткого. Федька никогда не покидал каптерки, в наряды не ходил, но знал все на свете.
Это он организовал им, необстрелянным, полный полиэтиленовый пакет "кишмишевки", местного самогона. Выцыганил все, что удалось спрятать при проверке - сотни две рублей да пару крестиков. Но не обманул. Однако "сидеть" за сабантуем отказался.
Кузьмич, тогда ещё Николай Крапивин, завалился на второй ярус кровати в их модуле, и стал следить, как от выпивки колышутся и ходят кругом некрашеные доски потолка. С каждой минутой становилось все холоднее, но призрачное движение дощатого перекрытия в пьяных глазах, казалось, согревало.
И тут послышался вой, такой странный, что Николай трясшимися пальцами повертел в ушных ходах - не свербит ли это скопившаяся за поездку "сера". Какая уж баня за полмесяца езды на поездах, а потом ещё и вертолетный перелет, вездесущая афганская пыль.
Но низкий, вибрировавший вой сменялся причитаниями, горевал, а потом снова заливался лютыми воплями.
И тут Николай заметил Федьку, который ходил между кроватями с окосевшими от кишмишевки солдатами, секунду-другую вглядывался в их лица, загибал пальцы и передвигался неслышным шагом к другой кровати.
Все это было так странно, что Николай на секунду закрыл глаза. А когда открыл, увидел у самого лица антрацитовый взгляд Федьки из-под сросшихся бровей.
-- Чего не спишь? - спросил каптерщик почти без акцента.
-- А кто это воет, как потерпевший? На ветер не похоже, человек так не сможет. Зверь в горах, что ли? - ответил вопросом на вопрос Николай. Его язык и рот пересохли чуть не до корок после непривычного пойла, но голос прозвучал отчетливо.
-- Слышишь, стало быть, -- ответил Федька и отшатнулся.
В его голосе почему-то прозвучали слезы.
-- Ну, слышу, аж в ушах звенит и чешется, -- пожаловался Николай.
-- Пай-ри это... -- пробормотал Федька. - Их мало кто слышит.
-- Пайри или байри? - Николай не понял первого звука, произнесенного с придыханием.
Теперь-то Николай Кузьмич Крапивин знал, что эту нечисть и называть не нужно, достаточно о ней только подумать. Прав был каптерщик, навсегда она заселяется в мозг избранника и приходит за ним хоть через пространство, хоть через время. Даже до могилы доберется. По обломку темной косточки, по крупинке земли соберет и унесет с собой в холодное небо над вершинами гор. И тут Кузьмич впервые пожалел, что дожил до встречи.
-- Ну, слышу, и что? - спросил молодой Кузьмич. - Ветрищи здесь, каких не видывал. Мечутся среди гор, воют.
-- Идем ко мне, кое-что расскажу, -- сказал низкорослый Федька и спрыгнул с края нижней кровати, стоя на котором, он смотрел в лицо Кузьмичу.
Кузьмич хотел его послать, но сна не было ни в одном глазу. Поэтому он неохотно спрыгнул и прошел между рядами двухъярусных кроватей модуля.
В каптерке было тепло и душно до тошноты.