Семин замедлил шаг. Спросил:
— Что пароходик?
— Да курс изменил, курс! — улыбался Аксюта.
— Повтори.
— Курс изменил. А что?
— Ничего, — сказал Семин. — И на «Армавире»?
— Что на «Армавире»?
— Курс на «Армавире», курс.
— Я-то к этому какое отношение? — возмутился Аксюта.
— Ты, ты! — сказал Семин. Стояли под фонарем, он вглядывался в лицо спутника и повторял все тверже: — Ты! Ты! Ты!
— «Ты», «ты», «ты»! — передразнил вдруг Аксюта. — Ну? Дальше? Свободен был от вахты, ребят в рулевом попросил поближе к берегу… В чем же криминал? Не приказ, просьба!.. Я! Я! Я! — закричал он. — Вольно было им в баржу втыкаться!.. Это же все если бы да кабы, так любого можно! Ты… подожди! Куда? Стой!
Догнал Семина, схватил за рукав:
— Я ей, ей! Там набережная, огни… красиво! Она развеселилась, в ладоши хлопала. Я же Маринке этой, ей! Я все время ей угождал, постоянно… Скрутила меня девчонка, моргнуть не успел! Подожди! Куда?
— Уйди ты, уйди! — сказал Семин и сам ушел в темноту.
Дождь барабанил в стекло, а потом смолк в одно мгновение, зашуршал вкрадчиво, обернувшись снегом. Вдруг белый занавес опустился, отодвинул перрон, толчею; поезд тронулся… Последнее, что увидел Семин: старик, как привидение, размыто маячит в окне, бьет по стеклу костяшками пальцев, губы его шепчут, шепчут беззвучно: «Нашел!»
— Я ее нашел.
Это он уже возник в вагоне вполне реально, что называется, живьем.
— Вы не разлеживайтесь, нам сейчас сходить, на следующей.
Семин с верхней полки молча смотрел на Аксюту, мимо смотрел, не видел.
— Трешка найдется проводнику? Я, в общем-то, из-за вас тут безбилетный.
Почему «вы»? И все в сторону смотрит. Сгорбленный, поникший. Старый… Говорит, не стесняясь пассажиров:
— Тут я выследил одного… Всю неделю на барахолке терся, женские вещи скупал. Так вот целый гардероб кому-то… Вчера проследовал за ним в пригород. И, как оказалось, не напрасно. Не разлеживайтесь. Семин, не разлеживайтесь. Я там в тамбуре, давайте!
Пришлось все-таки слезть с полки.
— Это что… опять «нашел»?
— Нет, не опять. В данном случае соответствует.
Голос слабо звучит в грохоте колес. Стоит у двери, смотрит равнодушно на бело-зеленый пейзаж.
— Что-то радости не вижу.
Молчание.
— Что с ней? Что? Скажи!
Отстранил руки Семина:
— Все в порядке. Жива, здорова, весела.
— Ты видел ее? Даже весела?
— Я бы сказал, сверх меры.
— Ну, понятное дело! А что говорит?
— Ничего.
Старик все же заволновался, сглотнул судорожно.
— Ну? Ну?
— Вот в полном смысле ничего. Списала меня, и все дела. Не нужен, видно, стал. Им же, молодым, старого человека на свалку… раз плюнуть! Еще издевается! — голос Аксюты задребезжал обиженно. — Кто такой, говорит? Не знаю, мол, и знать не хочу! И вообще, катись отсюда колбаской… Так и сказала! И этот хмырь уголовный рядом прямо со смеху дохнет! — Он всхлипнул, замолчал. И вдруг рассмеялся бодро, зло: — Только я другое помню… Что в ушко-то шептала! Ох, не забыл!
И уже сник, забеспокоился:
— Тут вот ступенька-то… лед… Не навернуться бы!
Домик с палисадником, сарайчик. Старуха с охапкой дров в безлюдье вписывается, в тишину. Падают, падают, кружась, белые хлопья… Вдруг домик исторгает переборы баяна, из распахнувшейся двери девушки во двор выбегают… Они налегке, жарко им, весело, лепят снежки, и одна уже кричит, завидев пришельцев:
— Ой, умру, кто идет! Опять юморной этот! Сейчас на коленях будет! Эй! Давай сюда, давай! Еще, смотри, с товарищем заруливает!..
Другая тоже увидела, машет призывно, смеется:
— Давай уж, ладно! Сюда, муж! Праздник как-никак! Давай, ребята, я сегодня добрая!
Ребята уже бегут к ним со всех ног, чавкая грязью. Семин, толкнув калитку, первым подскакивает, он уже ту, другую, которая добрая, схватил, уже гнет, гнет ее, тонкую, гибкую, поцелуями осыпает… И тащит с глаз долой в угол двора, в сарайчик впихивает!
— Мариночка, ненаглядная, зайчик мой!.. Я не верю, не верю! — Он жмурит глаза, таращит, снова жмурит и кричит так, что стены дрожат: — Наше-е-ел! Наше-е-ел! — И молчит, смотрит, любуется. — Мариночка!.. Ты? — В дверь старик робко заглядывает, Семин машет на него рукой, хохочет вслед: — Это ты правильно, дочка! Ход конем! Так его, так! А чего разводить, рассусоливать! Раз! И все, нету мужа! Я его вообще чуть не прикокал, этого Аксюту, рука-то не дрогнула, пистолет!