Форма собиралась с бору по сосенке. Из Москвы, непосредственно с базы Минречфлота, прибыли тельняшки. Из Казани — кожаные ремни с бляхами. Местный швейкомбинат день и ночь строчил форменки. В купленные в магазинах чёрные брюки «домашним» способом вшивались клинья, дабы обратить их в «клёши новые, полуметровые», поскольку только такими принято щегольски мести палубу. С бескозырками вышел прокол, но Парамонов обнаружил в торговом центре сто лет пылившиеся на полке уценённые синие беретки — примерил, сдвинул на бровь: вид получился лихой, в самый раз.
Инструктор Саня Алексеюшкин, которого Емельян считал хоть и исполнительным, но не гораздым на выдумку, вдруг явился с вопросом, кому намечено рапортовать об открытии навигации.
— Ну… например, Алексею Фёдоровичу.
— Ха! Емельян Иванович, он уважаемый человек, но он же сухопутный человек. А нужен настоящий моряк.
— Адмирал, что ли?
— Зачем обязательно адмирал? Знаете ли вы, Емельян Иванович, что в составе наших ВМС имеется подводная лодка «Северостальский комсомолец»?.. И если бы её командир…
— Ну разве он приедет? — засомневался Емельян.
— Предлагаю отбить телеграмму в Главное политуправление Министерства обороны. Вот текст.
Саня Алексеюшкин убежал вприпрыжку давать телеграмму, а на его месте возник дедок во флотском кителе с медалями во всю грудь и пиратской чёрной повязкой на глазу, оказавшийся местным жителем и ветераном Василием Фединым. Он предлагал свои услуги в качества боцмана:
— У меня, товарищ начальник, и дудка есть.
Дедок дуднул так оглушительно — сотрудники сбежались.
Многое, как это часто случается, доделывалось в последний момент, под угрозой опоздания.
Среди ночи главбух Надежда Игнатьевна на бассейновском автобусе объехала квартиры уборщиц, вахтёрш и гардеробщиц, насобирала их личные швейные машинки, свезла в «Парус», и ещё до рассвета владелицы этих машинок принялись подгонять ребятам флотские рубашки под личным руководством суровой финансовой богини.
В медпункте охал скрученный радикулитом боцман Федин. Люба-чёрная и Люба-блонд в четыре руки безжалостно втирали ему в крестец обжигающую мазь феналгон.
Из аэропорта звонили, что рейс, которым прибывал командир подводной лодки, задерживается по условиям погоды.
В довершение бед, когда под сводами ремонтного цеха двумя портальными кранами теплоход погрузили на громадную автоплатформу, которой обычно доставляли негабаритные царги для печей, и самый опытный комбинатский водитель стал осторожно выруливать тягач, в пролёте неизвестно откуда возник Алексей Фёдорович. Не спалось ему, не унималось. Осмотрел окружающую картину, и вдруг лицо его побурело.
— Это что такое? — спросил он, гневно ткнув палкой в буквы вдоль борта.
— Название судна, — объяснил Парамонов, приготовивший ему сюрприз.
«Металлург Алексей Залёткин» — так гласили литые красивые буквы.
— Рано хороните, — пробасил генеральный директор. — Надлежало бы знать, что судам, равно как и другим объектам, присваивают имена покойников. А я живой ещё.
И удалился, опечаленный слон.
Но Емельяна Парамонова отличает способность именно на крутых поворотах особенно крепко держать поводья событий. Вот он командует сбить с корпуса имя и фамилию: «Просто „Металлург“ — разве плохо?»
Вот, примчавшись в «Парус», где швеи тарахтят своими машинками, изъявляет свой восторг:
— Ах вы, мои храбрые портняжки, красавцев-то каких понаряжали! А я вам завтрак доставил — пожалуйте кушать!
Полночи Аннушка жарила котлеты. Емельян молол дефицитный бразильский кофе, будоража визгом кофемолки весь дом.
Вот уж и дед Василий Федин, морской дьявол, вскакивает с клеёнчатой кушетки: «Нас, балтийских комендоров, шалишь, не свалишь», и делает попытку потискать своих целительниц.
И, выйдя на улицу глянуть в затянутое безнадёжной хмарью небо, Парамонов, кажется, лишь мановением руки разгоняет тучи.
А далее — далее состоялось незабываемое.
Оно состоялось незадолго до полудня и началось на набережной Мурьи, ещё не одетой в камень, но приведённой заботами исполкома в относительно божеский вид. Здесь, у сквера Красных Бойцов, строилась и волновалась колонна.