– Идите в жопу! – ответил я.
Мама стиснула мое плечо изо всех сил. ТелеТётя Элизабет Хэрриет Смолпис наклонилась ко мне, не отнимая от носа пакета со льдом:
– Буду а-ада, если напишешь мне из тю-уймы, – потом залезла в машину и закрыла дверь.
Мама так сильно сжимала мою руку, что она затекла и ее начало покалывать. Мама втащила меня домой, и мы впятером смотрели, как оборудование исчезает из дома, с участка и с дороги. Все заняло минут десять. Мама все это время не отпускала моей руки.
– Роб сказал, что деньги можем оставить себе, – заметил папа. – Это уже кое-что.
Таша сверлила меня взглядом, пока я не поднял на нее глаз.
– Извинись перед сестрой! – приказала мама. – Немедленною
– Прости, Таша, – сказал я, потому что все закончилось.
Кукла Таши потеряла всякий вид. Ее комнату надо было отмывать от дерьма. Я сделал свою работу. Потом я ушел в комнату и прилег поспать. Я спал десять лет. Тот Джеральд, который отказывался плясать под чужую дудку, десять лет спал. Тот Джеральд, который сам решает, как ему жить, снова проснулся. Доброе утро. Как спалось?
========== 52. ==========
Ханна водит как маньяк-убийца. Когда мы проехали Вашингтон и я слишком устал, чтобы ехать дальше, я спросил, есть ли у нее права. Ханна так сильно шлепнула меня по руке, что она до сих пор болит.
– Я придумала первое требование, – говорит она. – Я требую, чтобы меня перестали недооценивать!
– Как-то неконкретно для записки похитителей.
Она снова шлепает меня по руке. Мне неприятно, что она может вот так просто меня бить.
– Ну правда же! – настаиваю я.
– Спи уже, а? Проедем по городу и зайдем куда-нибудь поесть. Если ты, конечно, не собираешься питаться салатом до завтра.
Я ложусь головой на ее кофту – как будто сунул нос в гору ягод – и размышляю о списке требований. Рука все еще болит от ее ударов, странное ощущение. Видимо, придется сказать ей, чтобы больше так не делала. «Я требую, чтобы меня больше не били. Даже в шутку».
Я просыпаюсь от того, что в кармане звонит телефон. Папа. Я пропускаю вызов. Смотрю на время и понимаю, что мы с Ханной опоздали на работу. С Бет, конечно, некрасиво вышло. Надо было хоть позвонить и сказать… что мы похищаем друг друга. Звучит как полный бред.
– Добро пожаловать в Северную Каролину, юный циркач, – приветствует меня Ханна. – Спишь как труп. Кто звонил?
– Папа.
– Я несколько часов назад телефон выключила.
– Может, остановимся где-нибудь, выпьем кофе? Или поедим?
– Любишь крабов?
– Ага, – я киваю.
– Значит, если верить рекламе, мы вот-вот попадем на небеса.
Я тянусь к ее огромному стакану из-под кофе и встряхиваю его, проверяя, не осталось ли чего.
– Он остыл, – замечает Ханна. Я опрокидываю остатки кофе, как коктейль.
– И с осадком, – киваю я. – Подстава.
– Ага.
– Зато проснулся, – замечаю я, поднимаю спинку кресла и делаю глубокий вдох.
– Может, нас уже объявили в розыск и теперь нас будут узнавать.
– Знаем, проходили. Хреново, поверь.
«Лачуга с крабами: два по цене одного» оказывается настоящей лачугой. При желании мы можем сидеть там круглые сутки и заказывать две крабовые ноги по цене одной безо всяких ограничений. Во всяком случае, так утверждает парень в фартуке за стойкой. Никаких ограничений. Мы делаем заказ. Ханна берет к ним кукурузные шарики и заявляет, что, когда я впервые попробую их, моя жизни не будет прежней. Она сидит рядом и смотрит, как я пробую, поэтому я делаю вид, что в полном восторге, чтобы она была довольна. Нет, это вкусно. Очень вкусно. Но в моей жизни все по-старому. «Добро пожаловать в жизнь Сруна».
– Можно тебя кое о чем попросить? – спрашиваю я. Ханна кивает, жуя свой кукурузный шарик. – Я понимаю, что для тебя это нормально, круто и так далее, но можешь меня больше не бить? – Я тру руку, чтобы она поняла, на что я намекаю.
– Ой, да ладно, это же весело! – отмахивается она. «Я требую, чтобы никто не решал за меня, что весело, а что нет».
Я серьезно смотрю на нее:
– Понимаешь, Таша все время меня била. Потом я начал молотить кулаками все вокруг. Видишь связь?
– Пожалуй.
– Так что не надо меня бить. Я понимаю, что это в шутку, и это правда забавно, но я сразу вспоминаю, с чем мне приходилось мириться, и мне неприятно, понимаешь?
– Так вот почему к вам приехали телевизионщики?
Я развожу руками, мне неловко:
– Телевизионщики приехали, потому что мама написала им письмо. Я пробивал дырки в стенах. Потому что Таша меня била.
На этих словах Ханна перестает уплетать крабовые ноги и смотрит на меня:
– Слушай, если бы все знали правду, все бы понимали, почему ты так себя вел.
– Я не собираюсь говорить миру, – отвечаю я. – Только тебе.
– Прости, что подняла на тебя руку.
Я прошу ее никогда больше не заморачиваться, подхожу к стойке и прошу у парня в фартуке карандаш и листок бумаги. Потом сажусь обратно:
– И какое твое первое требование?
– Еще масла! – она указывает на стоящее передо пластмассовое блюдце с топленым маслом. Я пододвигаю его к ней. Она разделывается с крабовым мясом, как дикарь. В этом есть что-то сексуальное.
– А еще мне будет нужно в душ, – задумывается она. – И уже скоро.
– Я подумывал на ночь остановиться в отеле, – признаюсь я.
– Хочешь нарушить пятое правило?
– Мы уже его нарушили, – напоминаю я.
– Хочу нарушить сильнее! – улыбается Ханна с полным ртом крабового мяса. Потом продолжает жевать. Я прочищаю горло:
– Мое первое требование – безопасное жилье. Без Таши.
Ханна кивает с набитым ртом:
– Разумно.
– Я требовал этого примерно с рождения, – задумываюсь я. – Ни разу не сработало.
– Мое первое требование – я хочу стирать только за собой и никогда больше не делать маме педикюр. У нее мерзкие ноги, там куча грибков.
Понятия не имею, как она умудряется говорить о таком и есть, но я не покушаюсь на крабовое мясо еще с полминуты. Я записываю наши первые требования и задумываюсь.
– А мое второе требование, – говорит Ханна, – я хочу иметь право никуда не поступать сразу после школы. Я понимаю, что они хотят мне добра, но мне нужна передышка. Я, блин, даже не знаю, чем хочу заниматься! А ихтиология, по их мнению, бесполезна!
Я киваю и записываю: «Я требую не поступать в колледж сразу после школы».
– А твое второе требование какое? – спрашивает Ханна.
– Не знаю. Будет здорово, если мама перестанет смеяться над моими планами на будущее. Такое ощущение, что она просто хочет, чтобы меня посадили. – Ой блин. – Ой блин. – Меня начинает мутить. Как я раньше не замечал? Полная жопа.
– Джеральд? Как ты?
Я в Джердне. Там наша семья состоит из трех человек: я, Лизи и папа. В этот раз мне не нужно ни мороженое, ни трапеция. Мне просто нужно как-то спастись от озарения. Тут рядом оказывается Белоснежка, и ее птица подает голос:
– Она хочет, чтобы тебя посадили, потому что тогда ей всю оставшуюся жизнь будет казаться, что она была па-ава.
Потом появляются гномы:
Ворчун: Она.
Соня: Хочет.
Весельчак: Чтобы.
Чихун: Ты.
Умник: Сидел.
Скромник: В.
Простачок: Тюрьме.
– Джеральд?
Я смотрю на Ханну, но не могу ничего ей ответить. Меня как будто затянуто во временную червоточину. Я разрываюсь между Джерднем, где мне девятнадцать, и диснеевским мультфильмом 1937 года, в котором еще даже мои дедушка с бабушкой не родились.
Ханна берет меня за руку и сжимает пальцы, пока дар речи не возвращается ко мне.
– Черт. Да, я тут. Ни фига себе.
– Что это сейчас было?
– Я вдруг осознал полную жесть, – объясняю я.
– И?
– И мне нужно минутку побыть одному.
Она гладит меня по руке, как будто понимает, что у меня в голове варится какая-то дикая каша. Я иду в туалет и делаю свои дела. Моя руки, я разглядываю свое отражение в маленьком, грязном зеркальце и улыбаюсь. Не знаю, почему. Хочется плакать.