В городах менялись времена, власть, нравы. А здесь все оставалось по-старому. Станица была, как вырванный листок, — ничья, сегодня такая же, как и века назад. Пока не проникла в глубину степей школа. Школу открыли в соседней станице.
Я должен был вставать на рассвете, поить, седлать коня и мчать восемь верст (а верста больше километра!) до этой нежданной школы, школы, дарованной темным степям.
Ты спросишь, откуда эта любовь к знанию у парня от сохи?
Не знаю, поймешь ли ты. Тебе в большом городе давали науку, как горькое лекарство, просили, чтобы принял… И ты брал, сам не зная, зачем и для кого. А я должен был красть ее, как яблоки в соседском саду. И то, что крал, тут же раздавал людям. Я сразу видел пользу от науки.
Сидишь, бывало, зимним вечером над книжкой. Приходят люди «на огонек». Переберут свои дела, о соседях немножко посудачат, ну и хочется им послушать что-нибудь новенькое. Но что? Дед уже тысячу раз рассказывал о турецкой войне, отец — о японской и германской. Все известно, все старо.
Вот и подсядут ко мне.
— Вовка, что читаешь?
— О Ермаке, как он Сибирь завоевал.
— Ну так и нам расскажи, — просит отец, а сам рад, что может сыном похвалиться. — Даром, что ль, я тебе коня дал в школу ездить?
Послушают они рассказ, а потом задумаются: из каких же это Ермаков тот Ермак будет, не нашей ли станицы? Много ли земли тогда завоевал? А теперь у нас сколько?
— Скажи-ка, Вовка, к примеру: что такое Россия?
— Россия, — говорю я, — это шестая часть земного шара.
— Что еще за шар?
Я, значит, объясняю, что по форме — вроде бы яйцо, а по движению — вроде волчка, все вокруг себя и вокруг солнца вертится.
— Ну-ну, — говорят, — не заливай. Мы бы все попадали с такого яйца. Как это может быть, чтоб яйцо всегда крутилось? Кто его крутит, можешь растолковать?
— Не могу, еще не вычитал.
— Ага, тогда так и говори: не могу. И старшим в голове яичницы не делай… Лучше скажи: какая длина России? Сколько дней, к примеру, надо идти, чтобы ее из конца в конец пройти?
— А это как считать. Если, например, от Балтийского моря до Великого океана, так, пожалуй, верст… тысяч восемь будет. А сколько вы, Влас Данилыч, можете в день пройти?
— Семьдесят верст пройду.
— Да где тебе! — откликнется голова. — Один-то раз сможешь, а так, день за днем, не одолеешь!
Слово за слово — порешают на том, что верст сорок в день пройдет.
Беру бумагу, считаю.
— В таком случае будете идти полгода и двадцать дней.
— Экий кусище земли! — удивляются люди и добавляют: — На нас хватит. Дай бог вспахать столько!
Зерно учения
Чем больше учишься, тем больше и пользы и интереса. Тому письмо напишешь, этому прошение, иному налог проверишь и высчитаешь… Всякий раз новые вопросы, дела, интересы.
Все чаще бегал я к дядьке. Ни один паренек в станице не мог похвалиться таким дядькой: богатый, в травах разбирался, попугая имел и ногу деревянную.
С этой ногой дядька вернулся еще с японской войны. Одинокий, он осел на пустоши за рекой и основал новое хозяйство: не пахал, так как не мог ходить за плугом, а завел ульи и посадил фруктовые деревья. Через десять лет его пасека и фруктовый сад стали известны всей округе.
Отец мой не умел ни читать, ни писать. Дядька зато был «ученый». Никакой школы он не кончал — выучился сам и постоянно читал.
Именно благодаря дядьке я попал в школу: он уговорил отца. Дядька был моим поверенным, защитником и руководителем.
— Читай, пострел, читай, — говаривал о«, — знаешь, что такое книжка? Видишь, я делаю ульи. Чем я их делаю? Ясное дело, пилой, рубанком и сверлом. Посчитай, сколько этого инструмента на полке. И у каждого свое назначение имеется. А книга, Вовка, это тоже инструмент, инструмент самый лучший. Только знай, сынок, инструменты бывают и негодные, старые или глупо придуманные. На такие жалко времени, можно работу испоганить.
Больше всего я любил считать и узнавал все новые способы счета. В конце концов я прославился на всю станицу.
Пришел как-то к отцу Влас Данилыч и просит:
— Одолжи нам, сосед, Вовку на две недели.
Он просил дать сына, как обычно просят одолжить плуг или лошадь.
Станица собиралась сдавать зерно. К амбару, собственно говоря к большому гумну, подъезжали возы. Казаки подходили, показывали старые квитанции, говорили, сколько пудов им остается внести.
А меня усадили на бочку перед гумном, дали вместо стола две оструганные доски, на доски положили толстую тетрадь, два карандаша (один подешевле, простой, для расчетов на черновике; второй — химический, для чистовика), рядом мешочек конфет поставили, а около бочки, только руку протянуть, — ведерко орехов.