Поздно вечером Жука сняли. Дед дождался, пока тело унесли со двора. Потом достал топор и начисто срубил дерево.
Судьба соседа не испугала Рухло. Он покупал винтовки, прятал в погреб, горячо нашептывая над каждым дулом:
— Это — за Терентия Жука. Это — за Грабко. Это — за Миколу!
Погибших соседей поминал старик, покупая винтовки. Это новое чувство было сильнее, чем страх.
Раза два в неделю наведывался Пискун, и сколько ружей забирал с собой, столько же крестьян исчезало потом из деревни: винтовки находили своих хозяев.
Однажды Пискун пропал на целую неделю. Дед потерял покой. От зари до зари поддерживал огонь, клевал носом, ожидая условного стука. Чуть вздремнет — то ли сон, то ли явь леденит усталую кровь: неотступно мелькает перед глазами висящий на яблоне человек, только ноги видны, тянутся к земле, но не достают. Лица повешенного не разобрать, но старик чувствовал — не Терентий Жук это.
Рухло просыпался со стоном, покрытый холодным потом, не в силах шевельнуть онемевшей рукой или окликнуть собаку — легче было бы коротать ночь и одиночество с единственным своим домочадцем.
Наконец появился Пискун.
— Где пропадал? — спросил растроганный старик. «Меня бы пожалел!» — добавили его потеплевшие глаза.
— Обстреляли немцев. Твои винтовки испытали. Ничего, у нас они лучше работают! — засмеялся Пискун.
Увязав винтовки, тотчас ушел и не заметил второпях, как непрошеная слеза блеснула в глазах старика.
Дед Рухло поглядел на небо.
— Быть снегу, — пробормотал он.
Стало тихо до жути. Казалось, ветер замер, река встала, собаки не лаяли. Нет, природа была неутомима: в березах посвистывал ветер и в реке звонко струилась вода. Но эти нависшие над самыми вершинами деревьев облака глушили, скрадывали всякий звук, и голос соседа за плетнем казался невероятно далеким, нездешним. И нагие березы, и редкие прохожие на дороге, и темные столбы дыма над крышами — все вокруг казалось зыбким и непрочным.
Облака легли еще ниже, необычным теплом обдавали поля. Но галки тревожно хлопали крыльями, метались низко над землей. С заиндевелых кустов сорвались взъерошенные воробьи, промчались камешками мимо деда и укрылись под навесом.
В воздухе пронесся шелест, и на землю внезапно обрушился мелкий, веселый град. Шорох пошел по стогам, озеро покрылось рябью, полетели с деревьев уцелевшие кое-где листья. Так длилось несколько мгновений. Потом, кружась и шурша, повалили крупные хлопья.
Обильно падал снег. Вмиг запушило деревья. Но вот поднялся ветер и пошел ворошить снежный покров, и, словно убегая от ветра, хлопья подолгу кружились над землей.
Дед колол дрова под навесом.
— О-го-го! — по временам вскрикивал он, стряхивая снег, слепивший глаза.
К плетням нанесло сугробы, завалило рвы, замело дороги, и вороны, садясь на деревья, тотчас же белели.
Дед Рухло вошел в хлев, но его опередил ветер и с такой силой дохнул на огонь, что дремавший рядом пес с визгом выскочил наружу. Дед слышал, как стряхивал он с шерсти горячую золу. Потом пес шмыгнул обратно и, злобно покосившись на огонь, присел неподалеку.
Сырые ветки наполнили хлев едким дымом. Над огнем висел котел. Старик снял крышку — котел облегченно дохнул паром, полным запахов мяса и приправы. Пес гавкнул.
— Кости обгрыз — и будет с тебя! — сказал дед, подправил головешки и, открыв дверь в погреб, прислушался.
Снизу, из темноты, доносился храп с легким свистом.
— Пускай спит, рано еще! — пробормотал старик.
Пискун пришел не вовремя. Накануне за мостом набрел на жандармов, обошел стороной. Рассвет застиг его в пути, но все же он прокрался в деревню. Принес деду гостинец — партизаны подстрелили кабана и послали старику целую ляжку.
В погребе лежало пять винтовок.
— Вот, ежели доведется увидеть Ленина, — сказал обрадованный Пискун, — орден попрошу для тебя!
Старик ничего не ответил, и Пискуна обидело равнодушие, с каким тот выслушал его слова.
Но немного погодя дед, будто вскользь, спросил:
— А Ленин может дать коня?
— Все может, — сказал Пискун, не сдержав улыбки. — Тебе, что же, лучше коня?
— Нет, — смутясь, сказал старик. — Так спросил, все ли, думаю, может?
Пискун не спал всю ночь, веки у него отяжелели. До вечера далеко, можно успеть отдохнуть.
К одинокому Рухло часто заглядывали поболтать соседи. Поэтому партизан пошел спать в погреб.
Старик убавил огня, достал из охотничьей сумки мясо и склянку со стрихнином. Нарезал мясо, начинил отравой. Отравленные куски положил снова в сумку. И вдруг замер... Торопливо протер рукавом запотевшее окно...