Когда приходила газета, колхозники, как по звонку, все сбегались к председательской избе. Лешка, уже зная, зачем собрался народ, выходил на улицу и читал газету вслух. При имени знакомого города или деревни все горько вздыхали. А Лука обычно прерывал чтеца и говорил:
— Бывал там, рабатывал. Там колодцы не особо глубоки, — называл их глубину — три, пять, семь метров, — добавлял с гордым торжеством: — Глубже нашего, пожалуй, на всей Руси нету. Наш — тридцать два метра.
В половине августа Матрену срочно вызвали в районный город. Вернувшись, она прямо из тележки прошла к колоколу и отбила десять громких отрывистых ударов. Через полчаса весь колхоз был в сборе. Матрена сказала:
— Дорогие соседушки, я позвала вас не на радость. Немец не сегодня-завтра будет здесь. Все кругом уезжают. И для нас проезжей осталась только одна дорожка. Что будем делать?
— Неужели оставаться на поругание немцу? И мы поедем. Россия-то велика еще, где-нибудь приютят! — наперебой зашумели колхозники.
— Приютят, родни у нас две сотни мильонов.
В тот же день под вечер из Ваничей вышло колхозное стадо. Ночью потянулись подводы с добром. На другой день близ полудня отбыла последняя. Движимое добро, что не уместилось на подводах, было надежно укрыто в землю, недвижимое: дома, амбары, сараи — крепко заперто.
Матрена с семейством ехала на последней подводе. Часов пять дорога совершенно была пустой. Матрена радовалась: «Кажись, ушли. Теперь, проклятущий, ищи-свищи ветра в поле». Но вот на далеком взгорке показался табор. Сбоку пестрым пятном табун, рядом десятка четыре телег, меж них несколько костров.
«Не наши ли отдыхают? — всполошилась Матрена. — Какому мудрецу взбрело на ум отдыхать в такое время: жар спал, теперь идти да идти».
Тут в небольшом отдалении послышался грохот пустой, быстро бегущей телеги. Она катилась навстречу, и, когда оказалась на виду, Матрена узнала и коня и гонщика — хромого Никифора.
— Ну что? — крикнула она издали.
— Немец, — ответил Никифор.
— Где? И наших всех загарапкал?
— Пока нет. Пока мы на воле. А вот дороги все перерезал. Куда ни сунься, везде он, ахид. Кругом обруч. Народ навстречу нам валит, в наши леса. Ну мы и остановились. Меня отрядили к тебе за советом.
Матрена пересела к Никифору и велела побыстрей гнать в табор. Народ из соседних колхозов действительно валил навстречу.
Ваничи вернулись домой: дома ведь и стены помогают. Была самая страдная пора. Рожь созрела во всех низинках, на всех мочажинках. Пшеница и овес быстро догоняли ее. Яровое поле было уже сильно подернуто желтизной и напоминало скошенный луг, еще не успевший покрыться зеленой отавой.
На разборку возов Матрена дала колхозникам только полдня, а затем ударила в колокол. Колхозники собрались встревоженные:
— Тетка Матрена, чего опять стряслось?
— Ничего не стряслось. В поле пойдем. Рожь-то при первом ветре ручьем наземь хлынет.
— Все легче, нежели отдавать немцу, — проговорила жена бригадира Никиты. — Как подумаю, что проклятый немец будет наш хлебушка трескать, так руки и падают. Кажись, и спины не согнуть.
— Ты и для себя не шибко гнешь ее, — молвила Матрена, потом собрала в голос всю твердость своей уступчивой души: — Вот оттого, что немец на носу, и жать надо скорей. Успеть до немца. «Немец, немец…» Сделали себе пугало. А он либо будет, либо нет. Треснут как следует взашей, и останется от немца мокренько. Пока я председатель, ни единой колхозной пылинки не дам немцу. Как оставили нам мужики полную чашу, так и получат. Согласны со мной, тогда берите серпы — и в поле! Не согласны, руки падают, тогда передайте колхозную печать другому! Я под вашим позором ставить ее не буду.
— К чему такой разговор, к чему сразу в большой колокол? — упрекнул Матрену миролюбивый Никифор.
— Время такое… большое.
В поле вышли все, даже и такие, кому по старости лет полагалось сидеть дома. Там, где рожь выстояла, ее жал Никифор машиной. Машина жужжала в поле от темна и дотемна. В полдень к машине подавали свежую смену коней. Леглую, спутанную рожь снимали серпами. Снопы не собирали в скирды, а подавали прямо к молотилке. Зерно увозили в лесной овраг, где было оборудовано тайное хранилище.
Чтобы немец не застал врасплох, днем и ночью при дорогах, в некотором отдалении от деревни, стояли наблюдатели из резвых, толковых ребятишек. Время от времени они подавали сигналы, днем из пастушьего рожка, ночью на гармошке. Рожок и гармошка пока что играли протяжно, спокойно, это значило, что немцев не видно.