Но пришел и такой день, когда рожок взыграл быстро и тревожно. Сразу заглохли жатка и молотилка. Их быстро забросали соломой. Подводы, отвозившие хлеб, повернули к деревне.
Скоро вся деревня наполнилась топотом людских ног, хлопаньем ворот, дверей, окон, как во время пожара или внезапно налетевшей бури. И только дед Лука продолжал спокойно сидеть у колодца. Анку он отослал домой.
— «Немцы, немцы…» — презрительно ворчал старик.— Я своего места не то что немцу, самому черту не уступлю. Пусть-ка он сперва эту гору песку из-под земли добудет, а потом уж топчет ее.
Близ колодца то и дело слышались торопливые шаги и оттуда, от шагов, голоса:
— Дедушка Лука, уходи: немцы едут!
— Знаю. Сильнее кошки зверя нет, — отшучивался Лука. Он решил встречать немцев первым. — На мне обозначится, какие они. А мне терять немного осталось.
— Лука, что ты делаешь?! — послышался голос Матрены. — Тут немцы, а он…
— Что — он? Занимается своим делом, и все. Лука сам про себя знает.
— Ну, тогда не взыщи, если беда случится.
— А с кого взыскивать: сам большой.
Матрена ушла. На деревне затихли последние шумы и стуки. Лука подумал: «Прямо как ночь. Вот только солнышко пригревом о дне сказывает».
Немцев было шесть человек. Все верховые. Они ехали шагом, нестройно, с беспокойством оглядывали пустую улицу, тихие дома — нигде ни человека, ни курицы, ни собачонки, ни кошки — и обсуждали, как же понимать это. Либо все ушли к партизанам, либо все попрятались.
— Совсем не надо понимать, — сказал командир отряда. — Нужно дать из автомата очередь по окнам. За каждым окном люди. Занавески немного шевелятся. Следы на дороге совсем свежие. В воздухе запах кислых русских щей. — Он зажал нос. — Ф-фу! Вы не заметили даже этого. Вы недостойны носить имя солдата германской армии.
Солдаты, чтобы доказать, что они достойны этого имени, стали просить разрешения обстрелять деревню.
Командир сказал:
— Минуту назад я сам хотел сделать это, а теперь вижу, что рано. У колодца сидит старик. Сначала поговорим с ним. Вы и старика не заметили, пока я не сказал. Вы не видите и у себя под носом. Вас надо вернуть на плац и гонять с полгода. Хорошенько протереть вам глаза и продуть уши.
Протереть глаза и продуть уши на его языке значило хлестать нещадно по физиономии.
У колодца немцы остановились, дали коням повода, и те склонились над колодами с водой. Командир направил своего коня к бадье.
— Эй, старик! — крикнул он на исковерканном русском языке. — Ты что делаешь?
— Корзинку плету.
— А где другой народ?
— Отдыхает.
— Отдыхает? — удивленно переспросил немец, посмотрел на солнце и затараторил бранчливо. — Отдыхать, когда хлеб давно созрел и когда он так нужен германской армии… Это преступник. — Немец не отличал «преступник» от «преступления». — Я запомню это. Будет суд. Тюрьма. Розга…
— Мы наш хлеб не для вашей армии сеяли, — перебил немца Лука, — а розгой не испугаешь, она о двух концах.
— Ты что сказал, старик? Кому сеяли? Повтори!
— Сказал, что лошадей поить есть колода. Это твоя тварь бадьей бренчит? — Лука встал, шагнул к коню, высасывающему из бадьи последние капли, и двинул его кулаком по горлу. — Брысь, не погань! Я на этом колодце глаз лишился.
Конь, получив неожиданный удар, взвился на дыбы и чуть не сбросил всадника. Немец рассвирепел и, оправившись, перепоясал Луку плеткой по шее. Лука отшатнулся. В нем все всклокотало от злобы. Беззубый рот судорожно и глухо прошамкал:
— Ты вон как… Ну, и мы умеем, — и безоружный, слепой Лука пошел на немца.
Немец несколько осадил коня, повернул боком к Луке, чтобы удобней было всадить в сумасшедшего старика пулю. Но тут Луку и немца как клином разделила Матрена. Сперва она крикнула Луке:
— Подь на свое место!
И голос у нее был такой, что Луку будто огнем ожгли: он остановился, покорно поник головой и сказал жалобно:
— А где оно, мое место?
Матрена толкнула его вправо: «Там, найдешь», затем повернулась к немцу. Он перевел свой револьвер на нее.
— Уважаемый пан, — миролюбиво сказала Матрена, — виновата во всем я, одна я. Этот старик мой. Слепец от рождения и не в своем уме.
Лука при этих словах тяжко вздохнул и пробормотал:
— Ох, жизнь, до чего она может довести человека!
Матрена продолжала:
— Я его постоянно под замком держу. А сегодня позабыла запереть.
— На цепь! — Немец опасливо покосился на Луку. — Под замок и на цепь!
— Правильно. Я так и сделаю. Простите меня, пан, и пожалуйте откушать нашего хлеба-соли!