— Надо.
— Тогда нечего и думать: иного не надумаешь. Тогда пойдем к Луке.
Концом головного платка Матрена вытерла лицо: она старалась не показывать свои слезы. Покажешь, а кругом вдовы да сироты, как зыкнут все — не остановишь. Ей приходится держать слезы про себя и мерить их не по горю, а по положению.
— Ну как? — спросил Грачев Луку.
— Тут мать главнее меня, — отозвался слепец.
— Мать свое слово сказала. Ты свое говори!
— Я… да я уж под ногами дорогу чую.
— Полагаюсь на тебя, — сказала Матрена. — Если беда случится… — и умолкла.
— Будет на моей душе, — твердо сказал Лука и перекрестился. — Принимаю.
Матрена взяла дочурку на руки и унесла так домой. Лука с Грачевым остались на воле потолковать и просидели близко, голова к голове, часа два. Договорившись обо всем, они пришли к Матрене. Она во всю мочь готовила Луке и Анке подорожники — варила курицу и жарила пирожки с яйцами. Старик шумно потянул носом вкусный запах и сказал:
— Как хочешь сердись, а только я не возьму это стряпово: не годится оно. Сам снаряжусь, сам.
Он ошарил полки и ящики, собрал все хлебные корки, огрызки, недоедки и ссыпал в дорожный мешок.
— Лука, ты и Анку собираешься кормить этим? — испугалась Матрена.
— Ни Анку, ни себя. Ты не гляди! Поверь мне, что Анке не будет худо, и не гляди! — Затем попросил уделить ему маленько сахару, чаю, соли.
Сахар поколол мелко-мелко, чаю взял три чаинки, соли три крупинки.
— Вот, скажем, вся партизанская жизнь на ладони.
…Луку с Анкой доставили на лошади к большой дороге. Там в кустиках Матрена еще раз накормила их подорожниками, обняла, поцеловала, благословила, оплакала, и они пошли к немецкому кордону.
Впереди семенила босая Анка, повязанная по-старушечьи, под горлышко, блеклым желтеньким платком. В левой руке она несла корзинку, в которой лежала драная, замусоленная тряпичная кукла, правой тянула за конец гладкую, будто зализанную клюку. За другой конец клюки держался большой корявый Лука и ковылял, спотыкаясь. На спине у него болтался тощий мешок с грубо пришитыми заплатами. Все говорило, что странники скитаются давно. И подумать, что они только два часа назад вышли из родного угла, было невозможно.
— Господи, какие они несчастные, печальные… — шептала Матрена, плача.
А Грачев радовался:
— И несчастные, и печальные, и убогие… все, как надо.
— Анка, внучка, скажи, что кругом деется? — спросил Лука.
— Лес стоит.
— Долго же он стоит, долго.
— Дедушка, а мы куда идем?
— Колодцы проверять. Тут колодцы, почитай, все мои. Я рыл. А теперь проверить надо. Где, может, засорилось, где замутилось, где совсем высохло.
— И тебя в колодцы сажать будут?
— Нет. Я только попробую воду и скажу, что делать надо. А в колодец полезут другие.
Дорога перевалила через бугор. Тут Анка сказала:
— Я домик вижу. Маленький, новенький. У самой-самой дороги.
— Ты у меня молодец. Ну, говори, что там еще! Плохо, Анка, без глаз.
— У домика человек стоит, — продолжала девочка, по мере того как приближались к кордону. — Немец. К нам в деревню точь-в-точь такие приезжали. — И вдруг воскликнула удивленно: — А домик-то проволокой к столбу привязан. Новый и уже падает.
Лука заметил, что Анка, наверное, ошибается, не домик привязан, а к нему идут электрические провода. Вроде тех, что натянуты вдоль дороги.
Девочка начала выспрашивать про электричество и провода.
— Потом расскажу, — пообещал Лука.
Немецкий часовой немало удивился, когда заметил на дороге Луку с Анкой. Ни с партизанской стороны, ни с этой по дороге через кордон уже давно никто не ходил и не ездил. Часовой не стал спрашивать у странников ни пропуска, ни других документов, а сразу доложил начальнику заставы.
Начальник заинтересовался. Слепой старик и маленькая девочка пришли с партизанской стороны. Открыто, по дороге, среди дня. Ни сопротивления часовому, ни попыток к бегству, никаких колебаний, робости не было. Пришли, как домой. Это либо новая партизанская хитрость, либо пришли два русских дурака, старый и малый.
Он потребовал задержанных к себе. Открылась дверь. Сперва несмело переступила порог девочка, затем потянулась палка, и, наконец, пролет двери заслонил Лука. Он споткнулся о порог и чуть не упал. За Лукой вошли два немецких солдата.
— Обыскать! — скомандовал им начальник.
— Старика? — спросил один из солдат.
— И старика и девочку.
Луку и Анку раздели до исподнего белья. Даже исподнее прощупали. У Анки распотрошили куклу. Потом всю добычу: пригоршни две хлебных недоглодков, узелок с сахаром, три чаинки, три солинки да удостоверение, что Луке ввиду полной инвалидности разрешается сбирать милостыню, — положили к начальнику на стол. Пока Лука с Анкой одевались, начальник изучал добычу. Особо заинтересовали его хлебные недоглодки, он поворошил их карандашиком и спросил: