Кроме маленькой Анки, никто не спал в доме Громадина. Женя, не раздеваясь, сидела уже не первый час на разобранной постели и думала: «Уйду… Брошу папу, маму, все и уйду. А не возьмет Лука — убью Ганса. Не удастся убить его — убью себя». Она проклинала свою молодость, свою красоту. С какой бы радостью она сделалась старухой! И мысленно с наслаждением твердила: «Беззубой, хромой, горбатой».
Отец с матерью сидели за чайным столом. Мать держала в руках стакан и полотенце, давным-давно позабыв о них. Отец вилкой колол и колол ломтик хлеба, который давным-давно обратился в решето. Оба молчали и думали об одном: «Решено, и нечего тянуть. Надо сказать: „Лука, мы идем с тобой“». А сказать было трудно. Вдруг Лука крякнет, раскинет руками и тихо молвит: «Не сердитесь, но таких мы не берем».
В спальне дочери звякнул шпингалет.
— Женя, это ты? — спросила мать.
— Я.
— Почему не спишь?
— Ложусь, вот закрываю окно.
Девушка открыла окно и выскочила во двор, где под навесом на свежем сене спал Лука. Она решила разбудить его и, не откладывая, выбрать свою дальнейшую судьбу. В этот главный час своей жизни она не хотела встречаться ни с отцом, ни с матерью. Выбрать свободно, без давления родительской воли и советов, упреков и печали. Обдумывая, как разбудить Луку незаметно, без окрика, она из конца в конец ходила по двору.
Лука, тоже мучимый бессонницей от многих лет и многих дум, вслушивался в ее шаги. Долго ходит. Уж не сонная ли? Уж не луна ли вызвала ее? Есть такие лунные люди. С ними надо осторожно, не то напугаешь, на всю жизнь смутишь разум. Когда, на взгляд Луки, девушка походила достаточно, он легонько ворохнулся. Она уловила шорох сена и подошла ближе. Тогда он спросил:
— Дочка, ты куда собралась?
— Дедушка, мне нужно поговорить с тобой. Можно?
— Можно-то можно… А днем лучше бы. Хоть я и слеп, а и мое слово днем тверже бывает. Ночью оно вроде пьяное.
— Мне сейчас нужно. Мне давно нужно.
— Коли так… — И Лука поднялся. — Где присядем?
— В саду. Здесь мои услышат. — Девушка взяла старика за руку и увела в сад, откуда не мог долететь до дома обычный спокойный разговор. Сели на скамейку, где Женя не раз думала о своей жизни и смерти.
— Дедушка, ты ведь пойдешь туда? Верно? — спросила она.
— Пойду. Анку надо матери представить.
— Возьми меня с собой!
— А что отец с матерью скажут?
— Ничего, отпустят. Не отпустят… я сама взрослая. Сама уйду.
— Ты можешь уйти. Но вот я такую взять не могу. — Лука помолчал, охнул. — Не сердись, если больно скажу. Сладко тут не скажешь. Ну, пришли мы. Спросят: «Кого, Лука, привел?» Что скажем? И не примут, а выведут к заставе: «Ступай назад к своему Гансу!»
Тут Женя горько заплакала.
Лука переждал, когда кончится у девушки самый большой приступ горя, а потом сказал:
— Ты не плачь. Слезы как болезнь. Знаешь, сколько они у человека сил уносят? Не знаешь. Много, ой, много! А у иных все начисто.
Но девушка все-таки долго не могла побороть своих слез. Когда она затихла, Лука продолжал:
— Видишь, разговор-то какой долгий да трудный. Тут и слез не хватит, а короче нельзя. Ну пришли мы и ответ дали хороший. Но зачем пришли? У меня-то проще, домой пришел. Мне и быть и умирать там полагается. А тебя зачем привел? На муки, на смерть, на казнь. Ты не дивись. Я правду говорю. Тут кругом все деревни полны немцев. На кого они ножи точат?
— Знаю. Ганс все похваляется, что скоро перевешают всех партизан.
— Заодно повесят и нас с тобой. Стоит ли идти, трудиться, когда здесь в любой деревне можно повиснуть. Вот мы и прикатили в тупичок.
Девушка ждала от Луки, что он скажет еще, а Лука ждал, чем отзовется она.
Не дождавшись, Лука встал. Она провела его до двора, горячо попросила, чтобы он не торопился уходить, и вернулась в сад на скамью.
Завтра придет Ганс. Опять будет приставать с поцелуями. Завтра она разрешит ему первый поцелуй. И когда Ганс… Он не успеет поцеловать, как она задушит его.
Прежде чем говорить с Лукой, Громадины решили переговорить с дочерью.
Когда Лука с Анкой ушли в сад пробовать первую созревшую малину, отец сказал:
— Женя, ты никуда не уходи.
— А что?
— Сядь!
— Разве нельзя говорить стоя?
— Кто может, а я вот не могу, особенно такие вещи.
— Какие? Ну, села. Говори, папа! Не тяни!
— А ты успокойся! Не могу я, когда передо мной дергают плечами, косятся на дверь.
— Мне усаживаться некогда. — Женя боялась, что Лука уйдет. За утренним чаем она подметила, что старик в беспокойном, нетерпеливом состоянии.