Есть у Ерошки близ Денежкина камня потайной уголок, никому он не известен, даже Антипке. В праздники, в ненастные дни убегает туда парень и готовит там одну штучку, готовит последний удар Аверьяну. На большой доске пишет Ерошка красками вывеску. Давно задумал ее, да все денег не было на кисть и на краску, работал в страду по найму и откладывал деньги. Потом пошел к Аверьяну. Встретил его Аверьян сердито:
— Зачем пришел?
— Красок дай!
— Заборы расписывать, обормот паршивый!
— На заборы деготь есть, это — на другое.
— Охальство какое-нибудь, новая выдумка?
— Выдумка.
— Не дам вот красок.
— Я в кооперации куплю.
— Чего же ко мне пришел, к кулаку и грабителю?
— Надо этак.
— Бери, фулиган.
Прошла страда, начали молотить и продавать свежий хлеб, делать покупки.
В праздники и кооператив и лавка Аверьяна ломились от покупателей, никак не могли вместить всех. Ерошка торопился со своей работой, пришла пора действовать, наконец доделал и принес доску домой, спрятал от тетки Серафимы. В канун Семенова дня Серафима, уходя спать, сказала Ерошке:
— Кончил свои затеи?
— Кончил.
— Вот и хорошо. Куда спокойней, и народ забывает, не будет пальцем тыкать. Меня уж измучили всю: «Да зачем ты держишь его, да что не выгонишь?»
— Я могу уйти.
— Не гоню ведь я. Теперь, коли бросил затеи, живи, рада буду: помощник, кормилец вместо дедушки покойника.
Ерошка не мог вполне заменить хозяина в доме, но все же помогал старушке Серафиме: жал, молотил, косил, готовил дрова.
Легла Серафима спать, а Ерошка взял доску и ушел. Долго ходил и вернулся без доски.
Семенов день — базарный день в Хохловке. Наезжает много народу со всей округи, шибко идет торговля.
Рано утром открыл свою лавку Аверьян, встал за прилавок довольный, улыбчивый, масляный:
— Будет ходкая торговля.
Рядом с Аверьяном жена и дочь, они пришли помогать ему.
Гудит по улице народ, валит в кооператив, валит мимо Аверьяновой лавки, взглядывает на нее, смеется. Нет народа у Аверьяна, никого он не может дождаться. Тогда выходит на крыльцо и говорит в толпу:
— Торговля открыта, можно заходить.
— Ну что же, можно зайти, — отвечают из толпы и валят к Аверьяну.
Полна уж лавка, весь прилавок закидан товаром. Смотрит народ товар, трогает, а брать никто не берет.
— Почем ситчик?
— Сорок копеек.
— Дорого.
— Всегда так торговали. И в кооперативе сорок.
— Ну, положим, — говорят Аверьяну.
— Клянусь, что сорок!
— Мы в кооператив и пойдем.
— Держать не смею.
— И держи — не удержишь.
— Чего с народом стало? — шепчет Аверьян жене.
— Не знаю, накупился, может, не надо.
— Како накупился, в кооперации скоро все разберут.
А народ входит, смотрит и уходит.
— Не прикажете? — спрашивает Аверьян.
— В потребиловке возьмем.
— А у нас что же, хуже товар?
— Не хуже, а там возьмем.
— Почему же это так, всегда у нас брали.
— Брали, а теперь не приходится.
Недоумение у Аверьяна, не выручил он ни одного гроша, будто сговорились все, решили над ним посмеяться, ничего не берут.
Нет больше терпения у Аверьяна, и говорит он народу:
— Что же не берете сегодня? Бывало, не хватает товару, а сегодня… Федот Кузьмич, — окликнул Аверьян знакомого старика, — берите, уступить могу, как старому покупателю!
— Да что же у вас покупать, коли вы грабите.
— Я граблю? — не поверил своим ушам торговец. — Я грабитель?
— Ну да.
— Федот Кузьмич, и не стыдно вам народа, меня не стыдно? Я граблю вас. Да я сходней всех торгую.
— Сходней всех, а сами пишете…
— Где, что?
— Нечего притворяться! — горячится Федот. — Будто не знаешь?
— Не знаю, ей-ей ничего не знаю.
— На вывеске, вот где! — кричит Федот, выбегает из лавки и показывает на новенькую вывеску. — Здесь, вот она. Не знаешь?
Выбегает за стариком Аверьян и видит, что над лавкой у него поверх старой новенькая вывеска, где по синему фону написано желтым:
Грабиловка Аверьяна Мамина.
А напротив, через улицу — кооперативная лавочка, которую все зовут потребиловкой. И вот так одна против другой: потребиловка и грабиловка.
Хватает Аверьян себя за волосы и кричит на всю улицу:
— Убил, убил обормот, антихрист проклятый!