— Расхлябался я, придется тебе, девка, дома пожить.
— Ладно, буду дома, — покорно и грустно согласилась девочка.
Отец начал утешать ее:
— Тебе годов немного, вот поправлюсь я — и поедешь учиться. Жизнь в берега войдет, а теперь страх берет в город тебя одну пустить.
Жизнь уложилась в берега, проезжие и прохожие говорили, что в городах порядок. Есть хлеб, есть службы, работы, принимают и в учение. Настя, живя с отцом, делала всю тяжелую работу, и старик отдохнул. Он опять заговорил, что ей необходимо учиться. Девушка соглашалась, но не знала, куда ехать и к кому писать. За годы революции все так изменилось, а она нигде не бывала, кроме Озерков и ближайшей станции. Кирилл останавливал всех прохожих, проезжих и спрашивал:
— В городу будешь?
Если человек отвечал, что будет, то старик звал его к себе:
— Зайди, потолкуем, — и упрашивал разузнать все насчет учения и написать ему письмо.
Многие из прохожих обещались, но идет второй год, и еще ни один из прохожих не написал письма.
— И не напишет никто, — говорит Настя.
— Ужли нету на всем свете порядочного человека?! — восклицает старик: он верит людям.
— Есть порядочные, а не напишут. Кому же охота по чужим делам бегать.
— А парень из Дуванского, по-моему, напишет, с виду хороший паренек.
— Такой, как и все.
Настя не ждала ответа и от Степы. Ее терпение приходило к концу, она измучилась ожиданиями и готова была бежать в далекий и незнакомый город.
«Пусть будет, что будет, а все лучше, чем жить в этих Озерках», — думала она, и ушла бы, если б меньше любила и жалела своего старого отца.
IV. УЧЕНИК МАРТЕНОВСКОГО ЦЕХА
Степа прошел весь город, у многих спрашивал, где листопрокатный завод, и все посылали его дальше. За городом остановился — перед ним лежали три дороги, — решил дождаться кого-нибудь и еще раз спросить. Был тот час утра, когда заводы, фабрики и мастерские гудками оповещают рабочих о начале трудового дня. Из города вышла группа рабочих, и, когда догнала Степу, он спросил:
— В листопрокатный какой дорогой?
— Этой, иди с нами, мы в него. Зачем тебе в листопрокатный?
— К отцу иду.
— В каком цехе твой отец?
— Не знаю. Зовут Петр Милехин.
— В мартеновском, — сказал один из рабочих. — Работаем вместе. Сынок?
— Да.
— Давно он тебя поджидает.
Степа перебежал к рабочему, который знал его отца, и спросил:
— Здоров тятька-то мой?
— Здоров. Нуждался он, одно время без делов околачивался, а теперь отживел. Работать будешь? — Рабочий тяжелой рукой похлопал Степу по плечу.
— В ученики куда-нибудь.
— А в наш цех? Тепло и к отцу ближе. — Рабочий подмигнул серыми, какими-то выцветшими глазами. — У нас тепло.
Невдалеке от города был виден широкий пруд, над ним, на высоком берегу, множество почерневших от времени деревянных домиков. Напоминали они большое стадо, пришедшее к пруду на водопой. Над поселком висел клубами черный дым, ветер расстилал его по пруду и крышам поселка.
— Там завод, — показал рабочий на клубы дыма.
— Только дым, а завода я не вижу.
— И не увидишь, он под горой. Когда вплотную к нему подойдешь, тогда и увидишь.
Долго шли по улицам поселка. Степа видел, что здесь дома очень похожи на дома в Дуванском. Оконные наличники затейливо вырезаны и покрашены яркими красками, на воротах поставлены скворечни. Но в Дуванском много тесовых крыш, здесь же все крыши железные.
Впереди слышался шум и грохот, дребезжащие взвизги сбрасываемых откуда-то с высоты железных листов. Степой овладело нетерпение.
— Скоро ли?
— Скоро, скоро. Завернем направо, там и завод.
Повернули направо. Перед Степой открылся завод со множеством высоких копотных цехов. Над цехами поднимались две кирпичные трубы и размахивали длинными дымовыми полотнами. Ветер резвился с ними. Захватив облако дыма, он мчался то в пустые окна корпусов, то кидался на крыши, и они с грохотом вздрагивали, то падал на спокойный пруд, то взлетал к небу, где дым расползался тонкими пленками и становился не виден.
Древняя кирпичная стена каменным поясом охватывала завод с трех сторон, редкими пятнами сохранились на ней белила. Широкие трещины кололи стену от верху до основания, и в них зеленела трава.
Казалось, что не живой и шумный завод опоясывает эта стена, а мертвую, заброшенную крепость.