На острове был громадный черный камень с плоской вершиной. Кто его занес туда — неизвестно, может быть, он поднимался со дна пруда, когда-то был одинок, но со временем волны намыли вокруг него остров.
Степа брал у заводского сторожа лодку и вместе с Настей переезжал на островок. Лодку загоняли в заливчик, а сами ложились в тень от камня и говорили о своих маленьких делах. Когда им надоедала тень, они переходили на солнечную сторону или поднимались на вершину камня, откуда был виден город, пруд и завод, а вдали — зеленые полосы не то лугов, не то яровых полей.
— Степа, поедем вместе домой, а осенью вместе сюда! — заговорила как-то Настя.
— Вот тятька выйдет из больницы, тогда… — глухо откликнулся и не договорил парень. Его все сильней занимали думы о труде заводском и крестьянском, о полях и заводах. Якуня, вот он живет спокойно, для него ясно, что поля — главное. Рабочие на заводе тоже не думают, что важнее: знать, и для них ясно; а вот он попал в какую-то щель, из которой не может выбраться, и сердце его сначала тянулось к заводу, потом затосковало по пашням и по вольной, беззаботной речке Ирени. И все это наделала струя расплавленного железа, которая сожгла отцу ногу.
Пришел день, когда старик Дымников объявил дочери, что пора и домой.
— Поедем, а не то высохнет трава по долинам, и мы останемся без сена.
— Поедем, — согласилась Настя, связала дорожные узлы и крикнула Степе: — Лодку бери. На остров, на пруд купаться!
Лодка медленно скользила, а пруд осторожно колыхал ее. Девушка опустила руки в воду. Она молчала, и трудно было понять, грустит ли она, что приходится уезжать из города, в котором такие веселые выпуклые площади и веет горный ветер, или думает о маленьких тихих Озерках на берегу далекой Ирени. Лодку привязали к лозняку, а сами поднялись на камень.
— Когда я буду большая, — начала девушка, — я побываю везде.
— А я, может быть, вернусь в Дуванское и буду пахать землю.
— Нет, нет, я пройду по всем странам и посижу на каждом камешке.
— И ни разу не зайдешь в Озерки?
— Зайду и в Озерки и в Дуванское, выкупаюсь в Ирени и опять пойду.
— Так и будешь ходить?
— Работать и ходить. Тятя рассказывал мне про степи, в них тоже хорошо. Небо, степь, и больше ничего, деревьев нет, и трава высохла. Они там, за горами. — Настя показала на синюю гряду вершин. — Мою маму посылали в степь, но она отказалась. Я за нее поеду. За нее и за себя. Выкупаемся.
Бултыхнулись в пруд.
— Степа, Степа! — позвала Настя. — Хорошо ведь узнать, какая вода в каждой речке, в каждом море?
— Хорошо, только не узнать, рек много. Где-нибудь и утонешь.
— Я ловко плаваю. Здесь вода холодная. Пруд, вода стоит, а холодная.
— С гор ключи бьют. И подземных ключей много — кипунов.
— У нас в огороде кипун. Ямка, в ней вода и всего-то ковша три, а не вычерпаешь. Зачерпнул ковш, а ее столько же, так и пьем ее, и огород поливаем. Не пересыхает в самые жары.
Степа выполз на берег и оделся, он не хотел больше купаться, а Настя все купалась и ныряла, точно хотела навсегда запомнить воду заводского пруда.
— Будет тебе, утка, запоздаешь на поезд.
— Нырну в последний раз.
Девушка долго скрывалась под водой, потом высунула голову и крикнула:
— Ну, ты марш в лодку, я буду одеваться.
Возвращались с острова так же тихо, как и ехали к нему.
В бараке Степе сказали, что пришел отец из больницы, а теперь в конторе и скоро вернется. Парень побежал в контору, где отец разговаривал с завкомом.
— Выписался, могу на работу.
— Когда выйдешь, утром?
— Могу утром, могу и сейчас, признаться, соскучился я там. А, Степка, ты, говорят, без меня лодыря гонял?
— Гонял.
— Утром на работу! Благодари, что тебя не уволили.
Степа заметил, что отец очень худ и прихрамывает на одну ногу.
— Я мамке не писал, что ошпарило тебя.
— И писать не надо, слез меньше. Зайдем в завод, мил он для меня, как друг, как дом родной, в больнице только и узнал.
— Старика надо проводить, уезжают они.
— Дымникова Кирилла? Видел, видел, он уж не знал, как благодарить меня.
— С чего это?
— Да за тебя все, за твою услугу.
— Не я ведь, Коркин делал.
— Ну, и ты помогал. Правильный старик, задумал дочь выучить и выучит, крепко взялся.
Из барака вышли Кирилл и Настя с котомками на плечах.
— Прощай, добрый человек! — Кирилл снял шапку перед Петром. — И ты, молодчик, прощай! Пойдешь, поедешь мимо Озерков, знай, що Кирилл Дымников первый тебе друг и доброжелатель. Парнишке-то трудно на заводе, пусти его домой, пусть с годок погуляет, оклемается, тогда снова можно.