Дорога показалась бесконечной. Машина мягко катилась по мокрому асфальту, шины тихо шипели, разгоняя воду. Серые дома мелькали за окном, будто тени прошлого, к которым не хотелось возвращаться.
Александр молчал. Его руки лежали на руле, пальцы слегка подрагивали — не от нервозности, а скорее от мыслей, которые он прятал за спокойной маской. Иногда он бросал короткие взгляды на меня в зеркало, будто проверяя, не передумала ли я.
Я старалась не смотреть по сторонам, но когда за окном промелькнул знакомый переулок, внутри всё сжалось. Именно там я когда-то стояла под дождём, боясь вернуться в приют после побега. Сердце забилось чаще, и я машинально вцепилась в ремень безопасности.
— Всё хорошо? — спросил Александр, заметив мою реакцию.
— Просто… всё это место кажется каким-то чужим.
Он кивнул, но больше ничего не сказал.
Когда мы въехали во двор приюта, мне стало трудно дышать. Металлические ворота всё так же скрипнули, будто приветствуя очередную гостью из прошлого. На стене висела та же облезлая табличка с выцветшими буквами. Ничего не изменилось. Даже запах — смесь краски, старой древесины и чего-то кислого — мгновенно вернул меня в прошлое.
Я замерла у входа.
— Пойдём, — сказал Александр, открывая дверь.
Я шагнула внутрь и почти сразу ощутила, как воздух стал тяжелее. Всё здесь будто застыло во времени. Те же бледно-зелёные стены, на которых виднелись следы детских рисунков. Те же старые лампы, которые тихо гудели под потолком. И всё тот же приглушённый шум — голоса детей, звяканье посуды где-то в глубине.
Марина Леонидовна, как будто вынырнувшая из моих воспоминаний, вышла из кабинета. Она чуть постарела — морщины стали глубже, волосы потускнели, но взгляд остался тем же: тёплым, немного усталым и внимательным.
— Карина… — её голос дрогнул. — Ты повзрослела. И выглядишь лучше.
Я не знала, что ответить. Просто кивнула, чувствуя, как ком подступает к горлу.
— Александр, рада видеть вас снова, — сказала она, переведя взгляд на него. — Пройдёмте, я подготовила отчёт.
Они скрылись в её кабинете, а я осталась стоять посреди холла. Звуки шагов растворились где-то за дверью, и я почувствовала, как стены словно сжимаются, нависают надо мной. Мне стало невыносимо душно. Я выскользнула на улицу.
Двор приюта казался меньше, чем я его помнила. Старые качели всё так же скрипели на ветру, а на клумбе возле забора кое-где пробивались первые подснежники. Воздух пах сыростью.
Я медленно прошла по дорожке, и взгляд зацепился за лавочку у старого дерева. На ней сидела девочка — лет десяти, не больше. В руках у неё был маленький блокнот с карандашными рисунками. Она сидела, поджав ноги, и что-то сосредоточенно выводила.
Я подошла ближе.
— Красиво, — сказала я, присев рядом.
Девочка вздрогнула, но потом улыбнулась. У неё были большие карие глаза и светлые волосы, собранные в неровный хвост.
— Это мама, — тихо ответила она, не поднимая взгляда. — Я её рисую, чтобы не забыть.
Я замерла. Эти слова пронзили меня, словно тонкий нож. На мгновение перед глазами вспыхнул образ моей собственной матери — молодой, улыбающейся, с кистью в руках. Я почувствовала, как к горлу подкатывает тяжесть.
— Она… ушла? — осторожно спросила я.
— Да. Давно. Но я думаю, она всё равно меня видит, — девочка говорила спокойно, будто это не грусть, а просто факт. — Когда я рисую, мне кажется, что она рядом.
Я кивнула.
— Это очень похоже на правду. Когда рисуешь кого-то, кого любишь, он действительно становится ближе.
Девочка посмотрела на меня и вдруг спросила:
— А вы тоже кого-то рисуете?
Я улыбнулась, но в груди кольнуло.
— Да… иногда. Тоже тех, кого не могу забыть.
Мы ещё немного сидели в тишине. Ветер качал ветви над нами, и одинокий лист упал прямо на страницу её блокнота. Она аккуратно убрала его, чтобы не смазать рисунок.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Лера. А вас?
— Карина.
Она кивнула и, не отрываясь от листа, сказала:
— Карина… красивое имя. Такое… доброе.