Он не видел, но взгляд Ридли смягчился, сделался то ли грустным, то ли совершенно несчастным; это длилось не дольше секунды, но когда тот произнес:
– Иди спать, Джек, – лицо его снова было холодным и осуждающим.
Джек кивнул и, открыв дверь своей комнаты, волоча ноги, как каторжник в кандалах, прошаркал к себе.
– Доброй ночи, сэр.
– Доброй, Джек. – И совсем тихо: – Проклятые женщины.
На четвертый день рано утром Джек с инспектором, сев в поезд на вокзале «Чаринг-кросс», отбыли в Дувр: оттуда за час до полудня отходил паром до французского Кале, на котором у них были забронированы места. Всю дорогу до Дувра и даже часть пути по воде они дружно молчали, перекидываясь лишь краткими, ничего не значащими фразами общего толка. На серьезные разговоры ни один из них не был настроен, и молчание в целом выходило уютным, как водится между друзьями, но тоскливым – на то имелись у каждого свои собственные причины.
Джек как будто прощался с Амандой...
Ридли – со своей привычной невозмутимостью.
Джек заметит впоследствии, что чем дальше они удалялись от Англии, тем тревожнее становился инспектор, тем молчаливее, погруженней в себя. Словно краб-отшельник, на время выглянувший наружу, снова забивался в свою уютную раковину...
На воде, ко всему прочему, Джеку сделалось плохо.
Те два часа, что они пересекали Ла-Манш, прошли для него в постоянной борьбе с накрывающей дурнотой и мучительной головной болью, от которой, казалось, его мозг превращался в кисель и болтался скисшей сболтанной массой в черепной коробке, выдавливая глаза.
В тот момент он осознавал лишь одну четкую мысль: он скорее «сухопутная крыса», нежели, так называемый, «морской волк», и ненавидит морские просторы глубже и шире его родной Темзы.
Они уже подплывали к Кале, когда Ридли с улыбкой похлопал его по плечу:
– Да ты стал зеленым, приятель. Смотри, как бы французы тебя с лягушонком не перепутали! Я слышал, эти завзятые лягушатники обожают маленьких la grenouille под сметанно-чесночным соусом.
– Боже правый! – Это всё, что успел сказать Джек, когда его снова выполоскало за борт корабля. От одной мысли о жареных ножках бесхвостых земноводных у парня нутро связалось узлом и выдавило последние капли желчи, еще в нем оставшиеся...
Только ступив на твердую землю, Джек наконец-то почувствовал себя лучше, хотя от слабости ноги заплетались узлом, как у новорожденного жеребенка. Ему все казалось, земля поднимается и опадает, словно те же океанские волны, но хотя бы желудок перестал бунтовать. И боль в голове сделалась меньше...
Ощущая себя Магелланом, открывшим побережье Южной Америки, Джек глазел по сторонам с детским восторгом и удивлением. Вроде бы люди те же самые, что и в Англии, не о двух головах, а все-таки совершенно другие... Лопочут на своем тарабарском, да с такой бешеной скоростью, что самому быстрому поезду не угнаться. Жестикулируют. И толкаются.
Джек совсем потерялся в потоке спешащих людей, похожих на приливную волну, захлестнувшую набережную Кале: с чемоданами, налегке, одни, торопливо взмахивая руками, подзывали сновавшие кэбы и уносились в неизвестном ему направлении, другие потоком вливались в открытые двери прибрежных кафе и ресторанов.
Жизнь бурлила потоком, не замирая ни на секунду...
– Наш поезд до Цюриха отходит через два с половиной часа, – сказал Ридли, сверившись по карманным часам. – Желаешь перекусить? – осведомился с толикой жалости, замаскированной под насмешку.
Джек замотал головой.
– От одной мысли о пище у меня скручивается желудок, – произнёс он. – Мне кажется, я больше ни крошки в рот не возьму!
– А это мы ещё посмотрим, – хмыкнул Ридли и, отправив носильщика с чемоданами на вокзал «Кале-Вилль», подхватил Джека под руку и повел его на прогулку по городу.
День выдался солнечным, но не теплым. С Ла-Манша тянуло промозглой сыростью, солью и, как ни странно, отголосками старых дел, читанных Джеком в последнее время.
Раскланявшись с розовощекой француженкой, тщетно пытавшейся усмирить двух малышей в морских курточках, Джеку припомнился шестилетний Анри де Моранвилль, убийство которого так и не было официально раскрыто. Он представил, как тот точно так же скачет вприпрыжку, улыбается, тянет за руку свою гувернантку...
Кем нужно быть, чтобы убить маленького ребенка?
Нет, Джек, конечно, много раз слышал, как те, кого во Франции именуют «putain», избавляются от младенцев, бросая их в Темзу или удавливая подушкой, но этих женщин, пусть даже такое нельзя оправдать, воспитали нужда, аморальность и безысходность. Но что двигало той, что убила чужого ребенка без каких-либо серьезных причин? Или эти причины так и остались им неизвестны…