Старуха передернулась всем телом.
– Смысл был именно таков, моя милая. Я достаточно стара, чтобы научиться читать между строк...
Кухня постепенно наполнилась людьми, и, прочитав короткую молитву, слуги приступили к трапезе. Джек, ощущающий себя крайне неловко, оказался зажат между все той же старой нянюшкой Бриггс и лакеем Сэмюэлем, парнем с большим самомнением. Оно выдавалось прямо из его вечно вздернутого подбородка и излишне длинного носа с легкой вмятиной посередине... Казалось, железный штырь, данный ему природой вместо позвоночника, не был предусмотрен для сгибания ни в одном из отделов его идеально ровной спины. Джек безуспешно распрямлял плечи, подстраиваясь под этот безупречный образчик, да только ничего у него так и не вышло, он лишь развеселил нянюшку Бригг, неожиданно хлопнувшую его плечу:
– Ты напомнил мне нашего хозяина, мальчик, – сказала она. – Мастера Джона – да смилуется над ним Господь! Я ведь его еще вот таким на руках держала, – она развела ладони на фута два, не больше, – ох и орущим же он был младенчиком, спасу от него никому не было. Повитуха, призванная принять роды у миссис Чендлер, еще, намаявшись с ним в материнской утробе (младенчик никак не желал выходить, крутился, аки детская юла), так и сказала, хлопая его по гладкой попке: «Козлик ты мой неугомонный! – да как в воду глядела. Таким мастер Джон и рос: неугомонным, резвым, вечно скачущим по дому вприпрыжку... – Старуха расчувствовалась, припоминая былое, черты ее лица разгладились: – Никогда он не ходил спокойно, – улыбнулась она, – все скакал и скакал, а серебряные волосенки так и вились вокруг его головы. – Теперь она глянула на растрепанную шевелюру Джека и даже вздохнула: – Нелегкая ему досталась судьбинушка, мастеру Джону-то, – продолжила она уже без улыбки: – Отец его оказался человеком бессовестным – да простит меня Господь за эти слова! – прокутил семейное состояние за карточным столом да в компании неугодных женщин – так с горя и застрелился, оставив молодую жену вдовой, а сына – сиротой без гроша за душой.
Весь стол притих, вслушиваясь в рассказ старой женщины, и та снова вздохнула:
– Тяжкое это было время, ох, тяжкое, скажу я вам: миссис Чендлер оказалась запертой в этом доме вместе с нелюдимым и чрезмерно строгим свекром... Давешний хозяин был не чета нынешнему: мотовство и самоубийство сына глубоко ранили его, и он считал, что бедная женщина косвенно виновата в случившемся. Не образумила мужа, не удержала от дурного влияния... Ох и лютовал он на нее, бывало – бедняжка чахла день ото дня. Пока однажды так и не поднялась после особенно затяжной простуды... Доктор сказал, силы оставили ее, организм не желал бороться с хворью. Думаю, недоедание и тоска сделали свое дело, подточили и без того хрупкое здоровье. Так мальчик и остался круглым сиротой... – печально выдохнула нянюшка.
Джек подумал тогда, что, верно, портрет мистера Чендлера-старшего они с мисс Блэкни и видели сегодня на чердаке, его и его внука Джона, нынешнего хозяина поместья. А нянюшка между тем продолжала:
– Мальчику тогда лет двенадцать было или чуток больше, не скажу точно – много воды утекло с тех пор – и все-то он говаривал мне, бывало: «Вырасту, нянюшка, – снова богатым стану. Дом заново отстрою – никому не позволю над собой измываться», – рассказчица улыбнулась. – И ведь все так и случилось: и дом отстроил, и уважение местных заслужил, и семью вот какую чудесную заимел...
Джеку стало любопытно, и он поинтересовался:
– А как он разбогатеть-то сумел? – И нянюшка Бриггс похлопала парня по гладкой щеке:
– Так на алмазных приисках и разбогател. Двадцать лет я его не видела, двадцать лет все ждала и ждала... Думала, дом и вовсе рассыпется, пока наш мастер Джон-то вернется. Ан-нет, не рассыпался, дождался хозяина. И вот... – старуха замолчала, погрузившись в свои мысли, казалось, рассказ ее окончен, и можно бы вставать из-за стола, только раззадоренное любопытство не давало Джеку покоя:
– А где эти алмазные прииски находятся? – снова спросил он старую нянюшку.
Та встрепенулась, крякнула, разминая затекшую спину, сказала:
– В Бразилии, милок, где ж еще... Я прежде и страны-то такой не знала, да вот после бегства мастера Джона и выучила... А убег он равнехонько, когда ему пятнадцать исполнилось, прямо на следующее утро и убег: вошла я в комнату будить негодника, а его-то и нет. Мистер Чендлер тогда все, что мог сделал, да так мальчонку и не нашли. Лишь много позже пришло письмо из Нью-Йорка: беглец наш писал, что путешествие в Новый Свет прошло удачно и что волноваться нам не стоит, только молиться о его, Джоне, благополучии. Мол, вернется-де он богатым человеком и заживем мы лучше прежнего... – Старуха в задумчивости покивала головой. – Вот мы с мистером Чендлером и ждала... ровнехонько двадцать лет и три месяца. Мы-то уж и не надеялись увидеть мальчонку живым, давненько на тот момент от него весточек не было, а тут письмо: встречайте блудного сына, буду через два месяца... Хозяин аж преобразился весь. Скинул лишний десяток лет... Да на радостях и помер, – вздохнула рассказчица, – недели до возвращения внука не дожил. Сердце не выдержало... Я его и нашла: в кабинете, за письменным столом. Жуткое было зрелище и... печальное. Вот как все было, милок, вот как все было... – И, вскинув седовласую голову, старуха с новым энтузиазмом заключила: – Не верю я, что мастер Джон вот так просто погибнуть мог: двадцать лет на чужбине не сгинул, а здесь, в родных краях, полег почем зря... Быть такого не может. Не верю! Не бывать такому никогда.