...Не работалось, поэтому почти весь этот день я посвятил сибаритствованию в постели. Лежа, выучил множество французских слов, а когда наконец поднялся, принялся снова рисовать.
Мадам Матрена постучала в дверь, когда уже было два часа пополудни.
Заглянув "на минутку" мадам Велли провела у меня в комнате два часа, мы с ней вместе жевали теплые круасаны с каркаде, ну а авокадо использовали вместо масла.
Все эти два часа я думал о своей стране, о мамочке, но только не о том, как бы мне завтра отправиться на заработки снова.
До вечера так ничем и не занялся.
В вечерней газете возле портрета Янаева (очень мне это надо!) увидел три своих опубликованных новеллки.
Обиделся на путчистов, они мне испортили праздник.
20 августа
Утром случилось неожиданное. Пришла какая-то делегация с русского факультета Прованского университета и попросила выступить у них, рассказать что-нибудь вроде тех веселых историй, что были вчера опубликованы в газете.
Предлагали гонорар. Но от денег я церемонно отказался и с удовольствием пообщался со студентами на своем родном языке. Студентов, правда, было очень немного, занятия ведь начинаются только через месяц. Пришли те, кто здесь оказался случайно.
Ходил по аудиториям. Водили.
Везде, куда бы я ни приходил, говорили только о путче. Уже стали известны подробности, имена героев, тех, что остановили танки.
Но несмотря на то, что впереди была неизвестность, брезжила не просто надежда, но уверенность: все будет хорошо.
А вот иностранцы боятся.
Но, к счастью, я русский. Я житель страны, где царевич Дмитрий как-то нечаянно зарезался ножом, где убили Павла I, а за другого царя, оказывается, все государственные дела решал Распутин, в стране, где до сих пор неизвестны причины смерти Андропова, Петра Великого, и не побоюсь этого слова Брежнева.
Очень уж упорно муссируется слух, что Леонид Ильич жив и находится по определенному адресу, куда я обязательно съезжу, если, конечно, в редакции сочтут уважительной мою командировку.
До вечера я слонялся по городу.
21 августа
С самого утра я отправился в редакцию газеты. Там меня встретили восторженно, несмотря даже на то, что говорили мы на разных языках.
Выплатили гонорар и предложили печататься снова, но я отказался, потому что в мои планы не входило делать карьеру в Экс-ан-Провансе. Я намеревался покататься по Франции, а не оседать, как какой-нибудь Жюль Верн, на одном месте.
Редактор не стал настаивать.
Но я сделал редактору ошарашившее его предложение: распространять его газету подписчикам, развозя ее на велосипеде.
Редактор долго смотрел мне в глаза, пытаясь определить, не разыгрываю ли я его, после чего, решив, видимо, что я сумасшедший или тронулся на почве путча и что со мной лучше не связываться, распорядился это дело мне разрешить.
Так, как я устал в тот день, я не уставал никогда в жизни. У меня было ощущение к концу дня, что я открываю не щель почтового ящика, а свинцовую крышку огромного ларя, и в эту щель просовываю не газетку, а мокрый кусок тяжелой фанеры, которую у меня к тому же из рук вырывает ветер.
Мне заплатили триста пятьдесят франков. С теми деньгами, что у меня оставались от разного рода уже известных мероприятий, на дорогу в Париж и для того, чтобы там провести один день (город дорогой), было достаточно.
Беда только заключалась в том, что в Париже не приходится рассчитывать на южное гостеприимство. Там вряд ли, как здесь, люди знакомятся на улице и готовы незнакомого иностранца привести в свой дом, дать ему кров и украинских галушек.
22 августа
Правильно говорят: "Как волка не корми, а он все равно в лес смотрит". Так и я. Как ни хорошо мне было в Экс-ан-Провансе, хотелось в вожделенный Париж. Однако я решил, что до того неплохо было бы побывать в Марселе, поскольку я вряд ли вернусь еще на юг, ну хотя бы для того, чтобы потом рассказывать, что, дескать, был.
До Марселя тридцать восемь франков на автобусе...
А сегодня у меня последний день здесь. И я намереваюсь его провести в основном в созерцании бытия, такого мягкого и славного. Сейчас вот пойду на почту и позвоню мамочке, порадую, что уже неделю почти живу здесь прекрасно.
А начальнику ОВИРа отправлю открытку с изображением какой-нибудь прованской девицы, пусть порадуется за своего протеже.
Сказано - сделано. Пришел на почту.
И открытку отправил, и на розовом бланке написал свой московский телефон, приготовился ждать.
Ждал, наверное, целую минуту: мадемуазель извинялась, что линия перегружена. После чего соединила с мамочкой.
Уж она и плакала, и смеялась. Ну надо же, сын, ребенок, можно сказать, и сам живет за границей. Чудо!
Пушкина в этом возрасте уже убили. Причем убил его, между прочим, сын тамошнего начальника тогдашнего ОВИРа.
Потом мамочка стала рассказывать про то, как оно дома, и про собачку, и про кота, и про путч, и про звонки Нины, Тани, Маши, Наташи, Марины. Оля не звонила. Зато экстрасенсиха Глоба сказала, что путешествие мое кончится удачно и что арестуют и Лукьянова, и еще кого-то - не расслышал, и даже Горбачева.
А франки бегут-бегут...
С почты я ушел в хорошем настроении. Во-первых, потому что поговорил с домом, во-вторых, потому что вдруг понял: могу адаптироваться в любых условиях в этом страшном империалистическом мире. В этом самом мире, которым всех нас пугали с детства, как адом или картинкой Апокалипсиса, оказалось много солнца и гораздо больше искренних улыбок, чем мы привыкли считать. Я вынужден сказать банальность: правда, чтобы жить, здесь надо работать... Время, затраченное на революцию, в общий стаж здесь не засчитывается.
Решено, завтра утром я еду в Марсель, завтра же вечером возвращаюсь, и послезавтра утром прощаюсь с мадам Матреной. Отбываю в Париж.
Но может быть, не навсегда, может быть, когда-нибудь навещу еще землю Сезанна, сомневаюсь, правда, что в обозримом будущем. А вот свою милую хозяйку я с удовольствием приглашу в Москву, повожу по магазинам.
...Впрочем, судьба мадам Матрены Велли (хорошее сочетание для пародий) не так уж исключительна. История ее жизни напоминает мне другую историю.
Когда-то, много-много лет назад, жила-была в Москве молоденькая девочка-десятиклассница. Она приходила со мной, шестилетним, заниматься английским, а потом уехала сюда, во Францию, влюбившись во французского художника, того самого, который учил меня рисовать.
Ее имя Маргарита, фамилия...
Впрочем, она вспомнится, так я думал, как только я открою телефонный справочник города Парижа.
Она уехала в Париж тогда же, и мы не виделись ровно тридцать лет.
Вы скажете, что на свете не бывает чудес.
А я вам скажу, что чудеса бывают и даже очень часто.
Через полчаса за десять франков я получил ее телефон и парижский адрес. Естественно, что тотчас же зашел в кафе на радостях выпить пива и выкурить сигарету.
В кафе я намеревался обдумать, о чем я буду говорить с Маргаритой. Ведь, согласитесь, странно было бы начать телефонный разговор с вопроса: "Вы меня не узнаете?"
Но ни через два дня, ни через четыре я в Марсель не попал и в Париж не выехал. Францию постигло стихийное бедствие - на юге, как раз рядом, захватив Экс-ан-Прованс, загорелись лесные массивы. И я был на месте происшествия.