Что на это ответить, я не знал. Может, у этой Марины комплекс из-за мужа? Может, она боится, что он её растолстевшую бросит?
В тот день меня ждала ещё одна исповедь. Да что ж это за напасть? Когда мы садились в автобус, Никита Луценко уже был там и с кем-то ругался по телефону.
— Сука… — закрыв лицо ладонью, пробормотал он. Убрав руку и увидев меня, он добавил: — Никогда не спи с фанатками, Дима. А если уж очень приспичит, уноси гандон с собой.
— Че… Чего?! — прошептал я. Уши у меня при этом загорелись, как два красных фонарика.
— В унитаз, говорю, его спускай. Или с собой забирай.
Как мне потом рассказали, где-то с год назад Никите в Контакт написала какая-то девица. Мол, «Я беременна» и «Ты разбил мне жизнь». Опознать девицу по фотографии Никита не смог. Но в том городе, что был указан у девицы в профиле, группа когда-то снималась в рекламном ролике и прожила больше недели. Съёмки длились по два-три часа в день. Остальное время все погибали от скуки и, соответственно, развлекались, кто как умел.
— … видимо, она вынула его из ведра, куда я его бросил, — вздохнул Никита. — Короче, учись, Дмитрий, на чужих ошибках, чтоб своих не совершать.
— А… А как ты узнал, что ребёнок твой? — промямлил я.
— А я, чтоб она отвязалась и претензий не выдвигала, тест на отцовство предложил сделать.
— И… И что?
— Как оказалось, отец — я.
Я уселся на своё место позади Никиты. Ну дела… Помнится, папа во время лекции про гандоны надевал их на огурцы и спускание резиновых изделий в унитаз очень не рекомендовал. Но то папа. Мне тогда вообще показалось, что во время импровизированной лекции он смущался куда больше меня.
***
Когда вечером после концерта автобус подполз к гостинице, в фойе обнаружились огромный чемодан, куча разнообразных пакетов и Ёж. После этого безумного дня я обрадовался ему как родному.
И только вечером, уже засыпая, я сообразил, что теперь, с его приездом, все танцы придётся «разводить» и заучивать по новой.
========== Часть 7. Солист балета ==========
Утром нас повезли в очередной город. В этот раз в автобусе я оказался позади Романа и Ежа, который делился с ним новостями о каких-то проектах и общих знакомых. Подслушивать я и в мыслях не имел, но, сидя рядом, не услышать хотя бы отдельных слов было невозможно. Речь шла о новых номерах, «активном включении новеньких» и близящемся возвращении некоего Тёмы.
Новыми номерами и новенькими они занялись сразу по прибытии. Идея, как я понял, принадлежала Лёхе-Ежу, но ставить номер они с Романом собирались совместно.
В автобусе они слушали какой-то отрывок через одни наушники. До меня доносилось уже привычное: «А вот здесь — пам, пам, пам… А потом — поворот!» и «силуэт», «руки», «сегодня же закажем» и «Репетиция — сразу по приезде». Кто б сомневался, что про обед опять никто не вспомнил!
Номер был поставлен для нас троих: Альберта, Богдана и меня. С моей точкой зрения постановщики не посчитались и в центр поставили не одного из них, а меня. Мотивировав это тем, что для эстетики и симметрии мелкого, то бишь, меня, нужно ставить в центр, и что сюжет только выиграет, если в центре будет такой, как я. Аргументы, что Альберт самый гармоничный и эстетичный, ими приняты к рассмотрению не были.
Номер был поставлен за два дня. Световик сделал картинку, ещё через пару дней в очередной город нам доставили костюмы, чёрные с ног до головы — для массовки и телесного цвета брюки для нас, и… И состоялась премьера*.
В полной темноте звучали шаги. Сначала тихо, потом всё громче и ближе. Я выходил из самой дальней кулисы, стараясь шагать в такт стуку подошв на треке. За двадцать одну секунду я должен был оказаться в центре у задника. Раздавался раскат грома, и передо мной высвечивалось нечто наподобие лунной дорожки, по которой я должен был идти навстречу зрителю. Мои аргументы о том, что шаги босого человека не могут разноситься эхом, Ёж и Роман разбивали красивыми фразами вроде «художественная условность» и «поэтическая метафора». Короче, я шёл к авансцене из центра, чуть позже появлялся Богдан, за ним — Альберт. Когда мы оказывались почти у самого края сцены, перед нами вставало «зло»: чёрные руки массовки, из-за цвета одежды, сливавшейся с окружающей чернотой. Лежавшие до этого на полу и встававшие перед нами, не давали пройти, удерживали, завязывали нас в узлы, чинили препятствия. Лунная дорожка гасла, и я оставался в свете единственного прожектора. Нужно было дойти точно до того места, куда он будет направлен, а подгадывать по первости было реально нелегко. «Зло» росло, множилось, одолевало, я падал, распростёршись у края сцены. Прожектор гас. Массовка перемещалась к Богдану. Загорался другой прожектор, и зло «сживало со свету» и его. С Альбертом всё повторялось. У каждого из нас шёл сольный кусок, а «зло» толпилось вокруг и тянуло к нам свои алчные конечности. В конце, когда перед финальной частью звучали гитарные переходы, зло растворялось. Мы поднимались и «уходили в закат» по выложенной прожекторами «лунной дорожке». Сначала падал Богдан, потом — Альберт. Я, дойдя до занавеса, оборачивался и бросался обратно. Альберт и Богдан тянули ко мне руки… С последним аккордом гас верхний свет, и на фоне подсвеченного белым задника становились видны наши застывшие силуэты. Уходящий в сторону света — мой, и полулежащие, стремящиеся туда же — их.
Скажу честно, я не был уверен, что этот номер понравится хоть кому-то. И в первые секунды, когда едва затихли последние аккорды музыки, ждал вежливых хлопков, перемежаемых едва ли не свистом. В зале стояла тишина. Она всё тянулась и тянулась. В темноте мы ушли на свет кулис, и тут грянула овация. Врать не буду, это было приятно, хотя я прекрасно понимал, что адресована она постановщикам, а не лично мне.
У нас всё получилось, мы успели в музыку, хотя, по крайней мере, мне, сделать это, было не так-то и легко.
После той «премьеры» мне подумалось, что теперь я хоть в какой-то степени оправдываю написанное в трудовой книжке. Хотя, кого я пытаюсь обдурить? Где я, а где «солист балета», чёрт побери?! Когда я узнал, что именно Ксюша-отдел кадров и всё остальное в одном лице написала мне в трудовой, я чуть не рухнул.
Гастроли продолжались. Я быстро понял, что жить по принципу «Что день грядущий нам готовит?» — слишком нервнически и малопродуктивно и, взяв пример со старичков, пустился во все тяжкие. Разыгрывал, прикалывался, ржал и развлекался. Было весело.
Когда тур начал приближаться к концу, буйное веселье мне пришлось немного подумерить. Я начал задумываться над неизбежным возвращением в школу и его неминуемыми последствиями и принялся скачивать из сети учебники. Коллеги, чтоб им было неладно, прознав про то, предложили мне помощь. Я даже не знал, огорчаться мне или радоваться, поскольку всю последнюю неделю переездов меня гоняли почти по всем предметам и в хвост, и в гриву, решали со мной задачи и, то ли на полном серьёзе, то ли для прикола, натаскивали на интервью на английском языке.
За несколько дней до возвращения домой к нам снова прибыло пополнение: тот самый Тёма, Тимур Лукин. Да… Тут было на что посмотреть. Вроде, и нет ничего, но, чёрт, как этот Артём смотрелся в движении и что при этом вытворял! Фигура — ни одной непропорциональной мышцы, феноменальная гибкость, скорость, отдача. Да просто не человек, а свернувшаяся кольцом и готовая к молниеносному броску змея! Причём, видно, что парню всё это досталось от природы. Такого совершенства никакими тренировками не достичь. Это или есть, или нет. А уж какая работоспособность… И полное отсутствие завышенного самомнения…
Теперь, когда танцоров стало даже больше, чем их изначально было, работать стало легче. Появилась возможность хотя бы изредка передохнуть между выходами на сцену.
И вот настал день возвращения. Родители, что очень странно, поверили абсолютно всему, что я им наговорил.
В школе, что тоже удивительно, обнаружилось, что я не так уж и сильно отстал. ОБЖшник и классная вели себя так, словно ничего и не было. Я вёл себя тише мыши и ужасно скучал по тому сумасшествию, которое происходило во время тура.