Вместе с тем после переворота Мэйдзи быстро потеряла прежний смысл и традиционная идейная основа сегрегации париев, предполагавшая их «оскверненность» различными «грязными» видами занятий и употреблением в пищу мяса. Это было вызвано развитием в стране капиталистической экономики и развертыванием после более чем 200-летнего перерыва широких контактов -с Западом. Ведь европейцы и американцы совершенно «безболезненно» употребляли в пищу мясо, занимались убоем скота, выделкой кожи, продажей изделий из кожи, и никто их за это не презирал и не изолировал. Это весьма наглядно показало, насколько искусственной и логически не оправданной была столь долго и широко господствовавшая в Японии буддийская догма об «осквернении» людей смертью и кровью.
Довольно быстро значительное количество «обычных» японцев оказалось втянутым в мясную и кожевенную отрасли промышленности, стали работать мясниками, скорняками, дубильщиками, обувщиками на вновь создававшихся крупных капиталистических предприятиях. Более широко распространился обычай употребления в пищу мяса, причем сами буракумин теперь использовали преимущественно более дешевые части мясной туши (печень, почки, мозги). Растущее число жителей бураку приобщалось к вполне «чистым» занятиям: сельскохозяйственному производству, рыбной ловле и промышленной деятельности.
Таким образом, в эпоху Мэйдзи постепенно исчезали многие старые барьеры отчуждения — официальные, бытовые, профессиональные и идейные. Теряли смысл и действительность те жесткие рамки, которые, казалось, только и отделяли дискриминируемое меньшинство от остального населения.
Однако, несмотря на это, сегрегация париев все же сохранялась. Она даже не становилась мягче. Оказывается, у нее были более глубокие и прочные корни, чем некоторые отмеченные нами выше внешние показатели дискриминации.
Что же способствовало ее сохранению? Чем это социальное явление поддерживалось в новых условиях?
Как мы уже неоднократно отмечали, это явление сохранялось, в частности, потому, что господствующий буржуазно-помещичий блок страны был незаинтересован в его уничтожении. Поэтому, уничтожив старые сословные ограничения де-юре, он приложил все усилия к сохранению явления дискриминации де-факто, ибо группы париев были необходимы ему как надежное средство смягчения социальных противоречий (всегда можно было отвести возмущение той или иной части населения на париев), а также в качестве важной составной части резервной армии труда.
Но главное все же заключалось не в этом. Об отношении некоторых влиятельных общественных кругов к возможности подлинного освобождения париев, а следовательно, и к декрету № 61 можно судить по следующему отрывку из опубликованной в 1874 г. популярной работы «Цивилизация. В вопросах и ответах» некоего Огава Тамэдзи: «Ранее так называемые эта... не могли общаться с остальными людьми. Но после реставрации власти монарха их провозгласили хэймин... И те, которые еще вчера назывались хинин н не имели возможности разговаривать с хэймин, сегодня упорно настаивают на реализации своих прав* Воистину тот, кто» забрался в повозку, уже не хочет идти пешком!
А хорошо ли это? Не уничтожаем ли мы тем самым старые,, истинно японские обычаи и порядки? Не исчезнут ли в результате' этого всякие различия между верхами и низами?» [73, с. 197].
Вот что, оказывается, волновало многих представителей власти и знатн в новой ситуации больше всего: угроза того, что с уничтожением сегрегации будет подорвана законность принципа привилегий для немногих и скомпрометирована идея естественности и обязательности социального неравенства.
Но каким же образом круги, заинтересованные в сегрегации париев, могли ее сохранять? Ведь старые ее юридические и идей^-ные опоры в эпоху Мэйдзи, по существу, исчезли.
Мощным средством ее сохранения явились сформировавшиеся* на протяжении веков социальные предрассудки, которые вовсе не были каким-то эфемерным, малозначимым элементом обществен^-ной жизни, как это могло бы показаться на первый взгляд. В руках верхов, заинтересованных в поддержании дискриминации, он» оказались весьма действенным инструментом изоляции париев, даже в условиях отсутствия мер их юридической и особой идейной, отчужденности.
Незадолго до переворота Мэйдзи в официальных печатных из^-даниях о жителях бураку могли писать в таком духе: «Эта неспособны отличить хорошее от плохого. Они во всем совершенно» особые люди. Поэтому им следует сделать на лице. татуировку, ввести обязательную особую прическу, а имена обозначать знаками каны (японская слоговая азбука.— 3. X.), а не иероглифами, чтобы они походили на голландские имена» [71, с. 178].. Автор, по-видимому искренне разделявший широко распространенный предрассудок, исходил из предпосылки, что париев нельзя считать нормальными людьми и обычными японцами. Он даже предлагал закрепить их необычность самым выразительным и унизительным образом, чтобы ни у кого и никогда не возникали сомнения в «естественной» неполноценности сэммин.