Хорошо отлаженный общественный механизм отчуждения париев и после переворота Мэйдзи вполне эффективно формировал из жителя бураку члена дискриминируемого меньшинсгва, т. е. сохранял явление сегрегации. Процесс отчуждения начинался для сэммин с раннего детства. Он имел своей целью, в частности, приучить париев к мысли, что они являются людьми и гражданами второго сорта и поэтому не могут и не должны претендовать на очень многое, вполне доступное остальным японцам. На протяжении всей своей жизни жители бураку весьма болезненно ощущали эти рамки, которые поддерживались самыми строгими и унизительными мерами. В обществе «свободной инициативы и предприимчивости» сотни тысяч японцев по-прежнему были лишены не только прав на выход за очень тесный для них круг, но даже и надежды на эту возможность.
Попытаемся представить себе ту психологическую и нравственную атмосферу японского общества, в которой находился любой «средний» житель особого поселка с момента рождения и до смерти.
Едва выучившись ходить и говорить, ребенок из бураку начинал чувствовать и понимать, что к нему часто относятся хуже, чем к другим детям. Оскорбления, унижения и насмешки делали свое дело— довольно быстро они знакомили его с весьма печальной для него действительностью. От родителей, соседей и главным образом от «обычных» японцев дети сэммин с горечью узнавали, что они какие-то особые люди и что поэтому для них в будущем уготована худшая, чем для других, судьба. И все это только потому, что они имели несчастье родиться в семье жителей бураку.
Переступая порог школы, особенно общей, такой ребенок уже хорошо представлял, что не должен по наивности рассчитывать на равное и справедливое к себе отношение ни со стороны соучеников, ни со стороны учителей. Так, один из видных деятелей движения сэммин конца XIX — начала XX в., Миёси Ихэйдзи, в своих воспоминаниях о своем поступлении в 1883 г. в школу писал: «Когда меня ввели в класс, учитель сказал: „У нас теперь будет учиться этот мальчик из Сакамото (название поселка париев.—
3. Х.)“. Взоры всех пораженных этим сообщением учеников обратились на меня. Все сидели за партами по двое, только меня посадили отдельно за последнюю парту. На переменах и занятиях по физкультуре все избегали меня. Единственный вид общения — это насмешки и издевательские вопросы, например, о том, как же жители бураку справляют большую и малую нужду. Даже учитель истории с презрением допытывался у меня, откуда же мы взялись, кто мы такие — когурё3 или эдзо?
Но все же я учился хорошо. И однажды я случайно услышал, как наш учитель в связи с этим стыдил школьников: „Разве вам всем не стыдно, что какой-то ничтожный эта — лучший ученик вашего класса?11» [73, с. 204].
В смешанных школах детям сэммин не продавали завтраки, они-не имели права пользоваться общими умывальниками и туалетами.
Обучаясь в учебных заведениях, дети из бураку иногда пытались скрыть свое «позорящее» происхождение, что было в какой-то степени возможно лишь с согласия и при поддержке родителей. Ибо в этом случае даже посылки и деньги своим детям последние должны были посылать через каких-либо более терпимых к ним «обычных» японцев, чтобы ученики по обратному адресу не могли догадаться о социальном происхождении их товарища. Не удивительно, что в такой ситуации дети сэммин привыкали стыдиться своих родителей, что делало нравственную цену за подобную попытку «выбиться в люди» очень высокой для всей семьи сэммин.
Школа буржуазной Японии стала дополнительным этапом обязательных для париев унижений, новым жизненным курсом сегрегации, но далеко не последним. Следующим этапом становилась армия. Когда наступала пора призываться, выяснялось, что в мобилизационных списках «заботливой» рукой представителей военной администрации уже было особо отмечено их происхождение буракумин. А эти значки должны были предопределить и их место в армии и характер отношения к ним. Их обычно привлекали к самым трудным и малопривлекательным видам службы-, лишали любой возможности продвижения по служебной лестнице, и они неизбежно становились объектом придирок, оскорблений и даже побоев со стороны солдат и офицеров. Военнослужащих-бу-ракумин повсеместно издевательски называли дайтайтё (воинское звание — майор, командир батальона), потому что офицеры в этом звании имели на погонах четыре нашивки [68, с. 218]. Это оскорбительное название стало армейским вариантом прозвища ёцу. О жестокости сегрегации в армии говорит тот факт, что не имевшие возможности добиться какой-либо моральной и физической защиты и доведенные до отчаяния солдаты-сэммин, случалось, кончали жизнь самоубийством [68, с. 238].