Отслужив в армии, житель бураку был уже преисполнен чувством пессимизма, недоверия, ненависти и отчаяния. Однако на этом его страдания не кончались. Любые новые жизненные задачи оказывались для него более сложными, чем для «обычного» крестьянина, ремесленника или рабочего. Ему гораздо труднее было освоить специальность, устроиться на работу и даже жениться. Занятия, требующие высокой квалификации, были для него недоступны. В бураку имелось мало возможностей получить работу, а за ее пределами ему всегда давали почувствовать, что он чужой и лишний. Повсеместно он официально определялся особым термином син хэймин, что, по существу, означало признание правомерности дискриминации.
Но даже если преодолев все трудности, житель бураку и овладевал какой-либо престижной профессией, в условиях господства идей и норм дискриминации он все равно не мог нормально жить и работать. Клеймо гонимого оставалось на нем всю жизнь. Така-хаси Садакити, например, изложил историю одного учителя, который честно и ревностно трудился в школе и пользовался там большим уважением. Но только до тех пор, пока родители его учеников случайно узнали о его «грязном» происхождении. Узнав об этом, они начали протестовать против его работы в школе. Дети стали бойкотировать его уроки и всячески издеваться над ним. Естественно, он оказался вынужденным уйти из школы [68, с. 235]. Все его усилия и жертвы, принесенные ради получения высокой квалификации, достойной профессии, оказались напрасными.
В этих условиях сэммин часто были вынуждены по-прежнему заниматься традиционными видами работ. А тут практика дискриминации уже никак не маскировалась, сохранялись все ее старые унизительные формы. Достаточно отметить лишь один такой факт: нередко «обычный» японец, как и раньше, покупая у буракумин обувь, передавал ему деньги за нее привязанными к палке, чтобы не «осквернить» себя случайным прикосновением к жителю бураку.
В полном объеме сохранялась сегрегация н в сфере брачных отношений. Правда, среди париев в эпоху Мэйдзи появилась определенная категория людей, которые пытались решить свои сословные проблемы путем смешанных браков. Они надеялись, что таким образом они смогут добиться освобождения и равноправия, если не для себя, то хотя бы для своих детей или внуков, о которых, наконец, не будут знать, что одним из их предков был житель бураку. Однако практически такие браки и теперь были почти невозможны. Во-первых, потому, что даже те сравнительно либерально настроенные люди, которые готовы были в принципе
поддержать отмену дискриминации, обычно выступали против подобных браков. Во всяком случае, для себя и своих детей. Кроме того, смешанные браки, если они все же имели место, не могли быть счастливыми при существующем положении вещей. Таких супругов осуждали и третировали родственники и друзья с обеих сторон. Они, по существу, превращались в изгоев для всех. Поэтому такой брак имел мало шансов на выживание. А если кто-либо из сэммин, вступая в брак, скрывал свое происхождение, то это могло привести к личной мести со стороны родственников «обманутого» партнера или даже к привлечению к уголовной ответственности.
Но и в пределах бураку. проблема брака для париев была более сложной, чем для других групп населения.
Таков общий психологический фон условий жизни буракумин. Рассмотрение его, как мы думаем, может облегчить понимание еще одной, весьма существенной особенности их положения. В целом отталкивающий стереотип париев, сформированный предрассудками, конечно же, не отражал действительности. В психологическом смысле жители бураку генетически ничем не отличались от остальных японцев. И все же для условий их жизни и поведения действительно были в большей степени характерны некоторые отрицательные черты и явления. Мы имеем в виду, естественно, не такие якобы врожденные, непривлекательные черты их характера, как зависть, жадность, трусость, злобность. Ибо ни одну социальную или религиозную группу, народ или нацию нельзя, невозможно определять подобным образом (само собой разумеется, как и положительно,— добрый, смелый, великодушный, умный), поскольку все эти черты в одинаковой мере имеются в любой общности. Но такие особенности — не характера, а, скорее, образа жизни,— как безделие, нечистоплотность, алкоголизм и преступность в бураку, были действительно распространены в значительно большей степени, чем в любой другой социальной среде. Так, например, некий христианский миссионер (его звали Тамэока Косукэ), назначенный в 90-х годах XIX в. капелланом в одну из тюрем о-ва Хоккайдо, установил, что относительная доля преступников из числа сэммин была в 4—5 раз выше, чем из других слоев населения [86, с. 94]. Такие показатели, несомненно, использовались как дополнительное обоснование сегрегации японских париев.