Можно полагать, что решающую роль в этом отношении сыграла заметная эволюция самого феномена дискриминации париев, в котором с наибольшей отчетливостью проявились все противоречия режима в новую эпоху. В начале эры Токугава проблема
париев была по преимуществу сословной проблемой. Недовольство сэммин в основном вызывали предрассудки и традиционные нормы отношения к ним, связанные с унизительными ограничениями. А по условиям и уровню жизни многие из них тогда не на много уступали представителям средних групп крестьян и горожан [93, с. 103]. Однако в XIX в. проблема париев уже перестала быть строго сословной. Ее содержание в значительной степени определяли также и противоречия классового характера. В среде сэм-мин, в условиях общего ужесточения дискриминации, росло материальное и социальное неравенство: наряду с обнищанием основной массы париев шел процесс формирования «своих» угнетателей, рос объем повинностей и податей.
Общие социально-экономические перемены значительно ослабили рамки их профессиональных ограничений. Сократился круг запретных видов деятельности. Жители «особых» поселений стали шире заниматься мелкой торговлей вразнос, приобщались к ранее недоступным им видам ремесленного производства. Но главное — они внедрялись в сельское хозяйство.
Однако этот естественный и обычный для других слоев населения процесс, ломая привычный образ жизни париев, создавал для них дополнительные трудности, порождал новые противоречия в отношениях с другими сословиями. Ни ремесло, ни торговля, ни сельское хозяйство обычно не делали положение париев достаточно обеспеченным и надежно гарантированным. Ремесленников-париев, как правило, порабощал оптовый перекупщик. Бродячие торговцы всегда влачили жалкое существование. А привилегия занятия сельским хозяйством означала для сэммин главным образом статус батрака, в лучшем случае — арендатора, и только в порядке редкого исключения — крестьянина-собственника.
Характерно, что расширение диапазона доступных для париев профессий стало возможным главным образом благодаря усилиям новых групп угнетателей — перекупщиков, ростовщиков и помещиков. Так, например, внедрению сэммин в земледелие содействовала не старая знать, а помещики, надеявшиеся таким образом сохранить высокий уровень арендной платы для всех крестьян. Ведь парии нередко вынуждены были соглашаться на арендную плату в размере 70—80% урожая. А иногда помещики отбирали у них первый урожай целиком, оставляя лишь солому для мелких ремесленных поделок. В таких условиях помещикам, естественно, легче было устанавливать арендную плату для «обычных» крестьян в размере 50—60% урожая. Таким образом, приобщение париев к сельскохозяйственному производству практически использовалось землевладельцами для ограбления деревни и накопления капитала. С одной стороны, оно обычно усиливало противоречия между сэммин и остальными крестьянами. Но, с другой стороны, возникавшая общность занятий, интересов и настроений одинаковых профессиональных групп представителей разных сословий (причем не только в земледелии, но и в торговле и ремесле) при благоприятных условиях становилась социальной
базой для их объединения. Л это, безусловно, уменьшало сословную специфичность проблемы париев.
В какой-то мере эта проблема становилась проблемой внутри-сословных классовых противоречий. В результате ухудшения положения основной массы сэммин она все больше становилась проблемой нищеты и трущоб. И не удивительно, что стихийные бедствия наносили максимальный ущерб именно тем районам, где проживали парии. Так, 'например, во время голода 30-х годов XIX в. только в районах Кинки погибло до 20% всех жителей бураку [51, с. 364].
Но вместе с тем в этой наиболее угнетаемой и презираемой части общества продолжал формироваться социальный слой «своих» угнетателей. Об этом свидетельствуют даже некоторые правительственные акты. Например, когда в 1805 г. власти в очередной раз с гневом осудили париев за то, что они, забыв о своем статусе, строят себе добротные дома, носят красивую одежду, посещают чайные дома и позволяют себе общаться с хэймин как с равными, они имели в виду, бесспорно, не всех париев, а только их обогащавшуюся предпринимательскую верхушку [55, с. 258— 259]. Подобные предупреждения дают довольно четкое представление и о некоторых особенностях жизни богатых сэммин.
Социальное расслоение сословия отверженных нашло наглядное отражение даже во внешнем облике их поселений. Так, в деревне Ватанабэ среди скопища жалких и обветшалых домов в первой половине XIX в. все больше появлялось новых, крепких и богатых жилых зданий, лавок и складов состоятельных сэммин— старост, перекупщиков, маклеров, ремесленников. Такие же внешние изменения можно было наблюдать и во многих других городских и сельских бураку, в которых окрепли свои оборотистые и богатые дельцы, по положению, занятиям и интересам относящиеся, скорее, к категории помещиков, кулаков или предпринимателей. Даже в среде хинин появились довольно богатые и социально обособившиеся от остальных париев семьи.