Перемены в содержании проблемы сегрегации ставили перед париями новые задачи, выходящие за рамки сословных интересов. В этих условиях они уже не могли ограничиваться лишь требованиями отмены сегрегации. Разные группы отверженных стремились к удовлетворению и своих собственных социальных нужд, что сближало их с соответствующими группами других сословий. В их среде стали раздаваться требования, направленные на укрепление позиций предпринимателей, помещиков, кулаков, а также средних и низших слоев горожан и крестьян.
Таким образом, экономическая и социальная эволюция бураку находилась в русле тех перемен, которые, по существу, ослабляли сословную систему в целом, наносили удар по одной из главных основ политики бакуфу. Поэтому вполне объяснимо, что усилия сёгуната сохранить и упрочить всю сословную систему с особой жестокостью и нетерпимостью проявились в попытках укрепить рамки сегрегации сэммин.
< И тем не менее, несмотря на все внутрисословные перемены, в целом барьер сегрегации, отделявший париев от остальных японцев, практически всегда оставался достаточно прочным. Важную, даже возрастающую роль в сохранении такой изоляции жителей бураку играли не столько официальные законодательные акты, сколько многовековые традиции и предрассудки.
Каким же образом эти традиции и предрассудки воздействовали на положение дискриминируемого меньшинства? Какова их роль в создании определенного социально-психологического климата? Какие перемены происходили в этой сфере в рассматриваемое нами время?
В ранний период эпохи Токугава презрение к париям еще не имело такого всеобъемлющего и ярко выраженного характера, как в конце эпохи. В XVII в., например, им нередко доверяли рыть общие колодцы и строить тории без боязни осквернить эти сооружения3. Даже точные границы презираемого сословия официально еще не были определены. Так, представители местной администрации иногда обращались к центральным властям с запросами относительно государственных принципов классификации сэммин, выясняя, кого же следует относить к категории эта [74, с. 99]. Однако к концу XVII и на протяжении XVIII в. условия и принципы социального обособления париев постепенно были строго регламентированы властями и стена их отчуждения значительно упрочена.
Как известно, политика сегрегации париев в условиях феодальной Японии базировалась на вполне определенной идейной основе. Ее суть составили синтоистские и буддистские представления об «осквернении». Эту идею «осквернения» власти, в том числе и правители Токугава, постоянно поддерживали и закрепляли юридическими актами. Например, в 1683 г. был издан специальный указ, определявший, что употребление в пищу мяса коров, лошадей, свиней, ягнят, медведей, кабанов и обезьян «оскверняет» людей на 100 дней. Сравнительно безопасным в этом отношении, оказывается, было только мясо птицы и рыбы [93, с. 78—79]. Но в социальном плане употребление в пищу любого мяса считалось вполне допустимым и приличным лишь для париев [и... для знати].
Однако к XIX в. идея «осквернения» практически переставала служить надежным логическим обоснованием дискриминации париев. С одной стороны, потому что резко вырос диапазон занятий сэммин и доля «оскверняющих» видов работ соответственно уменьшилась. А с другой стороны, «грязные» занятия и действия постепенно получили какое-то распространение и среди широких слоев «чистого» населения: убоем скота и кожевенным производством (особенно из шкур оленей, медведей и других диких животных) стали заниматься и некоторые хэймин. Более широко распространился и обычай употребления в пищу различных видов мяса, хотя еще в очень незначительном количестве и чаще всего в слегка завуалированном виде, что вряд ли кого-нибудь могло
обмануть. В XIX в. в Эдо и в других крупных городах Японии уже широко продавали мясо (оленину, медвежатину и др.). но под более приемлемым для благочестивых японцев названием «лекарство», «черная акула» [89, с. 153—154]. Кроме того, в городских лавках более широко торговали мясом птицы, яйцами, икрой. Знать же всегда сравнительно свободно питалась мясом, в первую очередь мясом животных, убитых на охоте.