Прочность психологической сегрегации париев н характер отношения, к ним определялись не только идеями осквернения и на-влечёния беды, но и предрассудками личного плана. Зараженные ими японцы априори предполагали в любом жителе бураку целый комплекс якобы обязательных для него качеств, таких, например, как вспыльчивость, агрессивность, бесхозяйственность, лень, порочность, склонность к воровству, обману, хитрость, коварство, ненадежность и т. п.
Обоснованность, неизбежность и даже естественность дискриминации логически закреплялась также и предрассудками иного рода, исключавшими саму возможность считать париев людьми. В соответствии с этими предрассудками их рассматривали представителями низшей, особой и в биологическом плане, категории людей. Их, например, часто рассматривали как якобы потомков какой-то животноподобной этнической группы (отсюда и возникло одно из оскорбительных прозвищ — ёцу). В фольклоре этого периода встречались даже такие суждения: «У сэммин нет одного ребра», «половые органы у них устроены ненормально, весьма странная система выделения» и т. п. [86, с. 11].
Предрассудки, бесспорно, играли значительную роль в определении характера отношения к разным слоям населения, в частности социальном обособлении крестьян, ремесленников и купцов. Однако в их сословном выделении решающее значение имели все же не предрассудки, а их функциональная, хозяйственная заданность. Что же касается париев, то с уменьшением их профессиональной специфичности и, следовательно, значимости идеи «осквернения» неуклонно возрастала социально изолирующая роль старых традиций и личных предрассудков, которые должны были доказать «логичность» и «правомерность» всего сословного деления общества.
Таким образом, эти предрассудки, имевшие явно выраженную социальную основу, играли все более заметную регламентирующую роль в структуре общественных отношений. Закрепляя рамки сегрегации, они служили каким-то суррогатом логического обоснования дискриминации. При этом практически они воздействовали и на социальную мораль в целом. Являясь шорами, мешавшими хэймин видеть действительность, они стимулировали распространение в их среде социального эгоизма и ограниченности.
Традиции, предрассудки, идеи осквернения и навлечения беды, а также и юридические акты властей, воздействуя в едином комплексе, довели отчуждение париев до чудовищных размеров. О его подлинных масштабах говорят многие факты. Так, во время нередких тогда пожаров в кварталах сэммин в районе Асаку-са (в Эдо) жители столицы обычно с полным безразличием взирали на бедствия своих соседей и не оказывали им никакой помощи [50, с. 4].
Можно привести еще один пример. В 1859 г. в столице Японии во время народного праздника по случаю сбора урожая один «презренный» житель района Асакуса, одетый в одежду паломника, направился на богослужение в общий храм. Но когда он прошел тории, что уже само по себе в глазах «обычных» японцев было святотатством, один особо бдительный прихожанин обратил яа него внимание. Он догадался, что это «чужак». Среди богомольцев быстро распространился слух: «Эта в храме!» Раздались возгласы: «Нечистый осквернил наш храм!» Разгневанная «неслыханной наглостью» толпа окружила несчастного жителя бураку, который в страхе начал истерически кричать: «Я тоже человек! И я тоже хочу здесь молиться!» В ответ кто-то крикнул: «Убьем скотину!» Богомольцы набросились на него и забили до смерти.
Узнав об этом событии, Дандзаэмон эта центральных районов Японии обратился в городское управление с жалобой на произвол и преступление, пытаясь добиться заслуженного наказания виновных. Однако власти, оказывается, даже и не думали, что кто-то в этом случае достоин порицания. Ведь убили-то всего-навсего пария. А судить за это означало бы признать какие-то права за сэммин. Посоветовавшись, члены управления ответили Дандза-эмону посланием, вызывающе оскорбительным и по содержанию и по форме. В нем, в частности, говорилось: «По социальному статусу эта составляют всего лишь одну седьмую часть хэймин. И поскольку в данном случае убили не семерых эта, то как же можно наказать хотя бы одного горожанина?» Дандзаэмон вновь попытался добиться какой-то справедливости. Однако на свои очередные заявления он в конце концов получил такой ответ: «Если вы так уж добиваетесь наказания кого-то из горожан, то давайте вначале убьем еще шестерых эта» [78, с. 56]. Сведения об этом происшествии и цинизме властей быстро распространились по всей стране, как среди хэймин, так и среди париев. Для первых они, по существу, означали разрешение на любой произвол и издевательства в отношении жителей бураку. А для вторых — крах даже минимальных надежд добиться хотя бы какой-то помощи и поддержки от существующих властей. Парии еще раз наглядно убедились в том, что у них нет ни защитников, ни покровителей, которые, как постоянно твердили в феодальном обществе, были необходимы всем.