В соответствий с аграрной реформой около 80% всех доходов государственного бюджета составили взносы в счет поземельного налога, которые отнимали у крестьян более 60% общего сельскохозяйственного продукта. Таким образом, по существу, японская деревня была превращена правителями страны в своеобразную внутреннюю колонию.
Некоторый рост сельскохозяйственного производства определялся, в частности, тем, что крестьяне в результате реформы получили возможность свободнее распоряжаться своими участками земли, использовать наиболее приемлемые для них методы ведения хозяйства, выращивать более выгодные культуры, а также распространением духа конкуренции.
Основная масса крестьян не была удовлетворена этой реформой. Правда, юридически она действительно несколько упрочила позиции землевладельцев, в основном крупных, сдающих землю в аренду. Ведь помещики всегда имели возможность всю тяжесть налогообложения переложить на плечи арендаторов, оставляя при-этом и себе значительную часть плодов их труда. В худшем положении были крестьяне-собственники, не сдававшие землю в аренду. Им приходилось рассчитываться по налогам самим. И в наихудших условиях оказались собственники-арендаторы, подвергавшиеся двойному гнету — со стороны государства и помещиков, и арендаторы. Последние две категории составляли основную часть крестьянства.
В связи с капитализацией земельного фонда и разрешением купли-продажи земли усилился процесс обезземеливания крестьян,, в основном мелких и средних землевладельцев. Попавшие в безвыходное положение крестьяне могли теперь совершенно свободно
продавать свои наделы, т. е. «свободно» превращаться в батраков л пролетариев.
Наконец, реформа ухудшила положение низших и средних групп крестьян тем, что нередко способствовала лишению их старых прав на общинные участки (леса, пастбища, луга), которые могли теперь уже вполне «законно» переходить в собственность государства и крупных землевладельцев.
Таким образом, аграрная реформа оказалась полезной и выгодной только помещикам, часто занимавшимся также предпринимательством, ростовщичеством и торговлей. Для основной же массы крестьян положение не только не улучшилось, но практически во многом ухудшилось. Реформа усилила процесс социального расслоения в деревне. С одной стороны, увеличилось число крупных землевладельцев и выросли размеры находившейся в их собственности земли. А с другой стороны, при уменьшении общего количества землевладельцев росла категория полуарендаторов и совершенно неустроенных людей, потенциальных батраков и рабочих. Не удивительно, что после проведения реформы крестьянское движение не только не прекратилось, но и продолжало нарастать. Всего за 10 лет после «переворота Мэйдзи» власти зарегистрировали более 500 актов сопротивления жителей деревни, в том числе около 180 восстаний, в то время как за весь период Токугава их было около 600 [77, № 22, с. 155].
Выступления крестьян носили, как правило, стихийный характер. Возбужденная и крайне встревоженная деревня в конце 60-х и особенно в начале 70-х годов полнилась устрашающими, часто самыми фантастическими слухами. Они свидетельствовали о том, что недоверие крестьян к новым властям быстро росло. Любую перемену, каждую реформу правительства крестьянство воспринимало со страхом, как акцию, направленную на его окончательное разорение и порабощение. Оно, например, протестовало против введения нового календаря, будучи недовольно тем, что его заставляют отказаться от стиля жизни отцов и дедов. Неожиданное возмущение вызвали приказы о нумерации домов, так как пошли слухи о том, что она осуществляется для предполагаемого изъятия у крестьян их жен и детей. Проведение телеграфных и телефонных линий связи в ряде районов страны было воспринято как устрашающая подготовка к перекачке по проводам крови крестьян, которую якобы будут вывозить за границу для производства красителей [32, с. 51].
Но особенно непримиримо вели себя крестьяне в отношении военной и школьной реформ. Неосторожная, витиеватая фраза декрета о всеобщей воинской повинности, определявшая ее как «налог кровью», часто воспринималась буквально, вызывая в деревнях страх н гнев. Так, участники 12 из 30 восстаний в 1873 г. требовали отмены этого декрета [34, с. 208]. В сельских районах часто раздавались требования отказаться и от введения системы всеобщего школьного образования. Крестьяне опасались, что у них отберут детей, принятых в школы.
С конца 1871 г. участились случаи нападения на поселения париев и протестов по поводу принятого в августе этого года декрета об освобождении жителей бураку (подробнее об этом см. В' шестой главе). Случалось, что в начале 70-х годов крестьяне, поддавшись на призывы провокаторов, выступали против смещения губернаторов из числа бывших даймё, а иногда даже требовали восстановления режима Токугава [22, с. 154].