Железнодорожная станция представляет собой настоящий собор. Пол вымощен широкими плитами из серого и белого мрамора. Величественные контрфорсы. Здесь пахнет полированной сталью, а музыкальным фоном служит беспрестанный мерный гул эскалаторов. Я пытаюсь купить билет, но автомат отчего-то не желает принимать мою кредитку. Вполне себе обычное дело на французских железнодорожных станциях. Мне приходится встать в очередь человек из двадцати, у единственного работающего окна касс. Я вижу еще как минимум дюжину окошек, но за ними никого нет. Ничего удивительного. Во Франции тридцатипятичасовая рабочая неделя.
На станции я замечаю какое-то движение, где-то в районе платформ внизу, к которым ведут эскалаторы. Что случилось? На электронном табло крупными буквами появляются последние новости — с прошлого вечера идет забастовка железнодорожных работников. Содержание текста на английском и на французском различно. Английский вариант просто чудесен: «Транспорт парализован». Далее текст сменяется. Вам лаконично предлагается «отменить поездку». Обычно поезда на Париж отходят каждые десять минут. Сейчас утренний поезд придется ждать минимум час. Я сижу на гладкой железной скамейке, ерзаю от нетерпения.
После вынужденного ожидания оказываюсь наконец в вагоне RER. Эта аббревиатура означает «сеть региональных экспрессов». В принципе, они довольно быстрые, однако время в пути зависит исключительно от количества остановок. Поскольку это первый поезд, который пустили с утра после объявления забастовки, через несколько станций в нем уже полно народу. На бледно-желтых и синих сиденьях с виниловым напылением сидят пассажиры, кутающиеся в пальто и шарфы. Заморозки ударили неожиданно. Подавляющее большинство моих попутчиков негры или арабы. Их угрюмое настроение заразительно. Такое впечатление, будто к ним под одежду просочилась тоскливая серость осеннего утра. Они скучают по солнцу. Сейчас на улице всего несколько градусов тепла, а на неделе обещали снег.
Очень скоро бугорчатый резиновый пол оказывается полностью скрытым под ногами пассажиров. Людей столько, что из-за них не видно светло-желтых стен вагона. Я со своим рюкзаком и ноутбуком оказываюсь прижатым к окну. Передо мной стоят несколько женщин. Если бы я даже попытался уступить им место, у меня все равно не получилось бы встать. Вроде бы ни одна из них не беременна. Это хорошо.
Пересаживаюсь на метро «Гар-дю-Нор», проезжаю две остановки и поднимаюсь на поверхность. Мой путь лежит по узкому тротуару Петит-Экюри. Погода, по всей видимости, будет хорошей. «Холодные ясные и милые» — именно так Эрнест Хемингуэй описал зимние дни в Париже. Мне предстоит остановиться в сравнительно новом здании. Я барабаню в стеклянную, дверь, и вот появляется улыбчивый ибериец, который пускает меня внутрь. Это консьерж, месье Да Коста. Как и все остальные парижские консьержи, сторожа и уборщики, он родом из Португалии. Я особенно не торопился, и все же, несмотря на ранний рейс и забастовку на железной дороге, прибыл вовремя. Мне надо забрать ключи у владельца моей маленькой студии на первом этаже.
— А где месье Монтебелло? — спрашиваю я месье Да Коста.
Из внутреннего дворика к нам направляется мужчина среднего роста и хрупкого телосложения, закутанный в черное пальто и шарф. На его исхудавшем лице играет улыбка. Он протягивает мне руку и говорит, что я прибыл минута в минуту. Отвечаю ему, что мне повезло, и рассказываю о забастовке на железной дороге. Он смеется: «Если вы приехали во Францию и не попали на какую-нибудь забастовку, считайте, что вас вообще здесь не было».
Сейчас в Париже снимают студии не для того, чтобы посвятить себя живописи, заляпаться краской или закрутить роман с обнаженной натурщицей. Студия — это всего-навсего однокомнатная квартира, и у месье Монтебелло она как нельзя лучше подходит для моих целей. По парижским меркам студия довольно большая, и угол, выделенный под кухню, тоже немаленький. Здесь есть большая жесткая кровать, просторная туалетная комната с ванной (что само по себе редкость), стол и раздвижная стеклянная дверь, которая ведет в маленький садик. Очень уютно, чисто и светло. Я как раз искал светлую комнату. И именно ее нашел. Стены в ней белые. Одну из них месье Монтебелло украсил круглыми зеркалами размером с мелкую тарелку. Пол покрыт линолеумом с рисунком под дубовый паркет.
Месье Монтебелло говорит, что живет довольно близко, объясняя, что приобретение этой квартиры было неплохим вложением денег. Он мне показывает кофеварку, открывает крышку и видит, что фильтр забит гущей. Монтебелло приходит в ужас и несколько раз просит у меня прощения, одновременно вытряхивая гущу и промывая фильтр. Как и от многих французов, от него исходит такое искреннее обаяние, которого не найдется даже у целого взвода публицистов. Несколько дней назад я позвонил ему из Австралии. Месье Монтебелло признается, что был очень тронут тем, как я вежливо и учтиво беседовал с его девятилетним сыном. Что же до его фамилии… Да, его предки родом из Италии, но вот уже шесть поколений семья живет во Франции. Он спрашивает, что я собираюсь делать в Париже. Писать и кушать. А кем работает он? Монтебелло пускается в объяснения. Зря, наверное, спросил. Если я правильно понял, его профессия как-то связана с финансовыми консультациями. У меня с деньгами всегда были нелады.