И вот, пребывая в состоянии крайней ажитации, князь готовится кинуть на стол выигрышную комбинацию карт, приподымается, ставит тело на ноги, как вдруг остатком сознания понимает, что все товарищи его тоже стоят. А соперник Андрэ Васильчиков, привстав даже на мыски, делает страшные глаза, бешено ими вращает и косит то влево, то вправо, то на свои плечи. А за ним маячит низкорослый такой, пузатенький человек. «Что, господа?! – требует объясниться Кавецкий. Швыряет карты на стол. – И две шестерки, вот, извольте!» Тут таинственный незнакомец запросто отодвигает Васильчикова в сторону, забирает у него карты, заглядывает в них. «Шестерки, говорите? Надо полагать, это нам на эполеты, милостивый государь?» – осведомляется вкрадчиво. Кавецкий хохочет: «Именно! Вам на эполеты!». Тут гость наклоняется над столом, выкладывает карты Васильчикова и тихо так, и оттого страшно, шепчет: «Бита ваша комбинация, князь! И шестерки эполетные тоже биты. И приказ вам такой – спать немедля! Главная партия утром нас ожидает…». Кавецкий, уже окончательно ничего не видя и не соображая, наливается кровью: «Моя комбинация, мои шестерки биты?! И это кем же, осмелюсь поинтересоваться?!» Мужчина разворачивается к нему спиной и, уходя, насмешливо так, по-отечески, отвечает: «Мною и бита! Кутузовым». Кавецкий, ничего не слыша и в полнейшей прострации: «Да к черту ваши извинения! К барьеру, сию же минуту! Стреляться, биться, будем драться!» В тот момент, когда товарищи крутят буяна, Кутузов оглядывается на окаменевшего Васильчикова: «Меня к барьеру? Ну, это, знаете ли, просто…», – ищет нужного слова. «Это, ваше сиятельство, просто… казус!» – находится поручик. «Вот, вот! – радостно подхватывает фельдмаршал. – Именно, казус! Казус Кавецкого. Так и скажите ему, как проспится!»
Надо ли живописать ужас, в который вверг князя ранним утром пересказ Васильчиковым событий минувшей ночи? Побитым псом неотвязно следовал он за поручиком, требуя все новых и новых подробностей. «И я его не узнал? И шестерки на фельдмаршальские эполеты? И я его на дуэль?! Что делать, Андрэ? И к государю никак не обратиться, я же сам по кругу во всем позорно виноват!» – ныл безостановочно князь. «Нет, ну что ты, к государю?! – соглашался Васильчиков. – К государю никак невозможно!» Вконец отчаявшийся Кавецкий крикнул денщику принести ящик с пистолетами. «Ну, ты, брат, совсем ополоумел! – вышел из себя Васильчиков. – Ты чего надумал? Дурное дело от самого себя пулю схлопотать! Ты в бою кровью смой позор! Глядишь, фельдмаршал прознает о твоей отваге и простит тебя, дурака, Христа ради!»
Рубился в тот день Кавецкий отчаянно. И только Васильчиков, который старался держаться к товарищу поближе – не дай Бог, учудит чего лишнего! – отчетливо слышал слова, которыми князь сопровождал удары, раздаваемые французам направо и налево. «Вот тебе шестерку! И семерку, восьмерку, девятку! На эполеты! И валеты на эполеты…» К исходу сражения, когда исчерпалась вся «колода» Кавецкого, и иссякли силы и у русских, и у французов, и ночь опустилась на всех живых и мертвых, Васильчиков отыскал князя. Тот сидел у крупа павшей своей лошади и концом сабли рисовал на земле фигуры карточных треф, пик, бубен и червей. На нем самом не было даже царапины, только лицо сделалось белее обычного. «Как думаешь, Андрей, простит меня фельдмаршал?» – только и спросил он присевшего рядом Васильчикова, продолжая вычерчивать фигуры.
Сам Васильчиков не видел, но по рассказам офицеров из штаба Кутузова, фельдмаршал пресек двусмысленные улыбки свиты, когда вручал новенькие эполеты получившему повышение Кавецкому: «И вам, господа офицеры, надо бы шестерки к эполетам присовокупить! А то ведь вон, звездами увешались – места не хватает, а в бою что-то не светите!..».